– Вам надо побыть здесь какое-то время, – предлагаю я. – Постарайтесь уснуть.
Он смотрит на меня, и уголки его глаз трогает улыбка.
– А можно? – спрашивает он. – Это было бы… я был бы очень благодарен. Мне трудно спать дома. И дело не в людях, которые ждут на улице и чего-то от меня хотят. Совсем не в них. Просто дома повсюду Меган, я постоянно ее вижу. Я спускаюсь по лестнице и не смотрю, заставляю себя не смотреть, но, проходя мимо окна, обязательно возвращаюсь, чтобы убедиться, что она не сидит на террасе.
Слушая его, я чувствую, как к глазам подступают слезы.
– Знаете, она любила там сидеть, на нашей маленькой террасе. Любила сидеть и наблюдать за проходящими поездами.
– Знаю, – говорю я и накрываю его руку своей. – Я часто ее видела там.
– Я все время слышу ее голос, – продолжает он. – Слышу, как она меня зовет. Я ложусь в кровать и слышу, как она зовет меня снаружи. Мне все время кажется, что она там. – Он не может унять дрожь.
– Прилягте, – говорю я, забирая кружку. – Вам нужно отдохнуть.
Дождавшись, когда он уснет, я ложусь рядом, и его плечо оказывается всего в нескольких дюймах от моего лица. Я закрываю глаза, слушаю свое сердцебиение и чувствую, как пульсирует жилка на шее. Я вдыхаю его несвежий и печальный запах.
Когда через несколько часов я просыпаюсь, его уже нет.
Четверг, 8 августа 2013 года
Утро
Я чувствую себя предательницей. Он ушел от меня совсем недавно, а я уже направляюсь на новую встречу с Камалем, которого он считает убийцей своей жены. И своего ребенка. Мне не по себе. Может, мне следовало рассказать ему о своем плане, объяснить, что я делаю все ради него? Только я не уверена, что делаю это только ради него, и плана у меня никакого, по сути, нет.
Я немного расскажу Камалю о себе. Вот такой у меня на сегодня план. Расскажу правду. О своем желании иметь ребенка. И посмотрю, как он отреагирует: может, он чем-то себя выдаст или еще что. Посмотрим, что мне удастся узнать.
Однако ничего узнать мне не удалось.
Он начинает с вопроса, как я себя чувствую и когда пила в последний раз.
– В воскресенье, – отвечаю я.
– Замечательно. Это просто отлично. Вы хорошо выглядите, – говорит он и кладет руки на колени. Он улыбается, и на этот раз ничего жуткого в его улыбке я не вижу. А что же тогда я увидела в прошлый раз? Неужели все выдумала?
– В прошлый раз вы спросили, когда у меня начались проблемы со спиртным, – говорю я. – Мы пытались… я пыталась забеременеть. Но не смогла и впала в депрессию. Тогда все и началось.
Я снова расплакалась. Невозможно удержаться, если незнакомые люди проявляют такую доброту. Совершенно незнакомый человек смотрит на тебя и говорит: ничего страшного, что бы ты ни сделала, как бы ни поступила – ты страдала, тебе больно, и ты заслуживаешь прощения. Я доверяю ему свои тайны и снова забываю, зачем я здесь. Я не смотрю на его реакцию, не заглядываю в глаза, чтобы увидеть в них вину или подозрение. Я позволяю ему себя утешить.
Он добр и рассудителен. Он говорит о стратегии выживания, напоминает, что на моей стороне молодость.
Вот почему мне ничего так и не удалось узнать – я покидала его кабинет с чувством легкости и затеплившейся надежды. Он помог мне. Я сажусь на поезд и пытаюсь представить Камаля убийцей, но не могу. Не могу вообразить его человеком, способным поднять руку на женщину и проломить ей голову.
Мне в голову приходит крамольное сравнение: с одной стороны, Камаль с его тонкими, нервными пальцами, деликатностью и мягкой речью, а с другой – Скотт, огромный, сильный, вспыльчивый и доведенный от отчаяния. Мне приходится напоминать себе, каким он был до этих событий. А потом я понимаю, что совсем не знаю, каким он был раньше.
Пятница, 9 августа 2013 года
Вечер
Электричка останавливается на семафоре. Я делаю глоток из банки джина-тоника и смотрю на его дом и ее террасу. Я хорошо держалась все эти дни, но теперь мне надо выпить для храбрости. Я направляюсь к Скотту и рискую столкнуться на Бленхайм-роуд с Томом, Анной, полицией и журналистами. А еще этот подземный переход, обрывки воспоминаний о пережитом ужасе и крови. Но он просил меня приехать, и я не смогла отказать.
Вчера вечером нашли маленькую девочку. То, что от нее осталось. Она была похоронена возле фермы на побережье Восточной Англии. Кто-то подсказал, где ее искать. Вот что было в газетах сегодня утром:
Полиция начала расследование по факту смерти ребенка после обнаружения останков, захороненных в саду у дома в Холкхэме, на севере Норфолка. Полиция получила информацию о возможном убийстве и местонахождении останков в рамках следствия по делу о смерти Меган Хипвелл, проживавшей в Уитни, чье тело было найдено в Корли-Вуд на прошлой неделе.
Прочитав утром эту новость, я тут же позвонила Скотту. Он не ответил, поэтому я оставила сообщение с выражением сочувствия и поддержки. Он перезвонил после обеда.
– С вами все в порядке? – спросила я.
– Как сказать. – Он был пьян, и у него заплетался язык.
– Мне ужасно жаль… вам что-нибудь нужно?
– Мне нужен человек, который не будет все время повторять, что предупреждал.
– Простите?
– Утром ко мне заезжала мать. Судя по всему, она все знала заранее. «С этой девушкой что-то не так, у нее нет ни семьи, ни друзей, она появилась ниоткуда». Интересно только, почему я об этом слышу впервые. – Послышался звук разбившегося стакана и чертыханье.
– С вами все в порядке? – снова спрашиваю я.
– Вы можете сюда приехать?
– В дом?
– Да.
– Я… полиция, журналисты… не знаю…
– Пожалуйста. Мне нужен рядом кто-то, кто знал Меган, любил ее. Кто не верит всей этой…
Он был пьян, я это знала и все равно согласилась.
Теперь, сидя в поезде, я тоже пью и думаю над его словами. «Кто-то, кто знал Меган, любил ее». Я не знала ее и не уверена, что отношусь к ней по-прежнему хорошо. Я быстро допиваю содержимое банки и открываю новую.
Я выхожу в Уитни. Я – часть толпы, возвращающейся в пригород в пятницу вечером, такая же заложница заработной платы, как и вся эта масса распаренных усталых людей, спешащих домой, чтобы спокойно посидеть в саду с холодным пивом, поужинать с детьми и лечь спать пораньше. Наверное, это действует джин, но как же здорово быть снова подхваченной толпой, в которой все проверяют пропущенные вызовы на телефоне, ищут в карманах билеты, чтобы пройти через турникет. Я переношусь в прошлое, в наше первое лето на Бленхайм-роуд, когда я каждый вечер спешила домой, сбегала по ступенькам платформы вниз, а потом неслась со станции по улице почти бегом. Том тогда работал дома, и я едва успевала переступить порог, как он начинал меня раздевать. Даже сейчас, вспоминая об этом, я улыбаюсь и невольно предвкушаю то, что меня ожидало. Мои щеки пылали, пока я бежала, и я кусала губы, чтобы перестать глупо улыбаться. При мысли о нем и о том, что он тоже считает минуты, не в силах дождаться моего возвращения, у меня перехватывало дыхание.