Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия - читать онлайн книгу. Автор: Гари Маркус cтр.№ 29

Но логлан внедрился даже меньше, чем эсперанто. Несмотря на его «научное» происхождение, у него нет носителей. На своем сайте Браун сообщает: «В институте логлана студенты учились языку прямо у меня (а я у них!). Я счастлив сообщить, что ежедневно поддерживал беседу только на логлане в течение 45 минут и больше». Однако, насколько мне известно, большего не достиг никто. При всех отличительных особенностях и погрешностях английского языка, он дается человеку гораздо легче. Мы не смогли бы выучить совершенный язык, если бы и пытались.

Как мы уже видели, отличительные особенности часто складываются в ходе эволюции, когда функция и история приходят в противоречие, когда хорошая идея не в ладах с материалом, который под рукой. Позвоночник человека, большой палец лапы панды (сформированный из запястной кости) – неудачные решения, которые обязаны скорее эволюционной инерции, чем принципам хорошего дизайна. Точно так же и с языком.

В такой сборной солянке, как язык, по крайней мере три основных источника его особого характера возникают из трех различных противоречий: 1) контраст между способом, которым наши предки извлекали звуки, и способом, каким мы в идеале хотели бы делать это; 2) способ, каким наши слова построены на понимании мира приматами, и 3) порочная система памяти, которая худо-бедно работает, но мало что дает языку. Каждого из них было бы достаточно для того, чтобы язык оставался несовершенным. А вместе они делают язык окончательным клуджем, т.е. прекрасным, неопределенным и гибким и тем не менее откровенно кустарным.

Рассмотрим сначала сами звуки языка. Вероятно, не случайно, что язык эволюционировал преимущественно как носитель звука, а не, скажем, изображения или запаха. Звук передается на достаточно длинные дистанции, и это позволяет коммуницировать в темноте, даже с теми, кого не видишь. Хотя во многом то же самое можно сказать о запахах, мы способны модулировать звук гораздо быстрее и точнее, быстрее, чем даже самые изощренные скунсы способны модулировать запах. Аналогично речь передает информацию скорее, чем физическое движение; она распространяется примерно вдвое быстрее, чем язык жестов.

Тем не менее, если бы я строил систему голосовой коммуникации с нуля, я бы начал с iPod: с цифровой системы, которая могла бы одинаково хорошо воспроизводить любой звук. Природа же начала с трахеи. Превращение трахеи в средство передачи звука было немалым подвигом. Дыхание производит воздух, но звук – это модулированный воздух, вибрации, производимые с определенной частотой. Голосовая система, подобная системе Руба Гольдберга, состоит из трех фундаментальных частей: респирации, фонации и артикуляции.

Респирация – это дыхание. Вы вдыхаете воздух, ваша грудная клетка расширяется, ваша грудная клетка сдавливается, и поток воздуха выходит наружу. Затем этот поток воздуха стремительно разделяется голосовыми складками на меньшие струи воздуха (фонация), со скоростью примерно 80 раз в секунду для баритона, такого как Джеймс Эрл Джонс, 500 раз в секунду у маленького ребенка. Этот более или менее постоянный источник звука фильтруется так, что проникает только подмножество из его многих частот. Для тех, кто любит визуальные аналогии: представьте, как создается прекрасный белый свет, а затем применяется фильтр, так что через него просвечивает лишь часть спектра. Речевой тракт работает по аналогичному принципу «источника и фильтра». Губы, кончик языка, тело языка, нёбная занавеска (также известная как мягкое нёбо) и голосовая щель (просвет между голосовыми складками) известны как артикуляторы. Посредством варьирования своих движений эти артикуляторы формируют необработанный звуковой поток в то, что мы называем речью: вы вибрируете своими голосовыми связками, когда говорите «ба», а не «па»; вы смыкаете губы, когда говорите «ма», и двигаете язык к зубам, когда говорите «на».

Респирация, фонация, артикуляция свойственны не только людям. С тех пор как рыбы вышли на сушу, практически все позвоночные от лягушек до птиц и млекопитающих используют голос для коммуникации. Эволюция человека, однако, зависела от двух ключевых моментов: опускания нашей гортани (что присуще не только людям, но все-таки в животном мире редкость) и возросшего контроля над совокупностью артикуляторов, формирующих звуки речи. И то и другое имело последствия.

Возьмем для начала гортань. У большинства видов гортань состоит из одной длинной трубки. На определенном этапе эволюции наша гортань опустилась. Более того, по мере того как мы поменяли положение на вертикальное, она развернулась на 90 градусов, разделилась на две трубки, более или менее одинаковой длины, что наделило нас значительно большим контролем над звукоизвлечением – и радикально увеличило риск задохнуться. Это впервые отметил Дарвин: «Каждая частичка еды и питья, которые мы проглатываем, должна миновать отверстие в трахею с некоторым риском попадания в легкие – все мы подвержены этому».

Возможно, вы думаете, что немного возросший риск задохнуться – небольшая плата, а возможно, не думаете. Но это определенно не должно было так быть; дыхание и речь могли опираться на различные системы. Напротив, такая предрасположенность к удушению – это еще один признак того, что эволюция пользовалась подручными средствами. В результате трахея, будучи голосовым трактом, выполняет двойную обязанность – иногда с фатальными последствиями.

Так или иначе, низко расположенная гортань – всего лишь полдела. Реальным предвестником речи стал существенный контроль над нашими артикуляторами. Но и эта система – во многом клудж. Во-первых, голосовой тракт лишен изящества iPod, способного воспроизводить любые звуки одинаково хорошо, начиная от гитар и флейт Моби до хип-хопа с имитацией автокатастроф и выстрелов. Голосовой тракт, напротив, предназначен только для произнесения слов. Все мировые языки вышли из 90 звуков, а каждый конкретный язык использует не более половины этого числа – абсурдно малое количество, если подумать о множестве разных звуков, которые способно различить ухо.

Представьте, например, человеческий язык, который обозначает объекты посредством звуков, которые они издают. Своего любимого пса Ари я бы идентифицировал, воспроизводя его лай (woof), а не называя его собакой. Но хитросплетение из респирации, фонации и артикуляции не очень-то на это способно; даже там, где, как предполагается, языки обозначают объекты посредством издаваемых ими звуков – феномен, известный как ономатопея – т.е. «звуков», которые мы считаем похожими в общем-то на слова. Прекрасное английское слово woof, некое пересечение, скажем, между wool (шерсть) и hoof (копыто), но оно неправильно воспроизводит звук, который издает Ари (да и любая другая собака). И сравнимые слова в других языках все звучат по-разному, ни одно не похоже на woof (лай) и bark (лаять). Французская собака лает – уа, уа; албанская – хэм, хэм; греческая – гав, гав; корейская – манг, манг, итальянская – бау, бау; немецкая – вау, вау. Все языки создают собственные звуки. Почему? Потому что наш голосовой тракт – неуклюжая штуковина, пригодная лишь для того, чтобы выдавать звуки речи. И мало на что еще.

Скороговорки заставляют наши артикуляторы исполнять сложный танец. Недостаточно закрыть рот или двигать языком установленным образом; мы вынуждены координировать каждое движение очень синхронно. Два слова могут требовать совершенно одинаковых физических движений, исполняемых немного в разной последовательности. Слова mad и ban, например, требуют одинаковых четырех движений. Нёбная занавеска (мягкое нёбо) расширяется, кончик языка приближается к альвеолам, тело языка расширяется в глотке, губы смыкаются – но в одном из этих слов все это производится рано (mad), а в другом поздно (ban). По мере ускорения речи возникают проблемы – становится труднее и труднее синхронизировать звуки во времени. Вместо того чтобы встроить отдельный таймер (часы) для каждого движения, природа взваливает на один таймер двойную (тройную или четырехкратную) работу.