Роковые годы - читать онлайн книгу. Автор: Борис Никитин cтр.№ 44

Неужели и этого недостаточно, чтобы обвинить Нахамкеса в работе на Германию? Призывать к немедленным убийствам лиц, желающих продолжать войну, не входило в программу ни социал-демократической партии, ни даже ее пораженческого крыла. По какой же инструкции шел Нахамкес? Немецкий штаб не мог бы придумать лучшего.

Что было бы во Франции с тем, кто стал призывать к убийству Клемансо, корпусных командиров?

Еду к Балабину.

— Это политический вопрос, а потому мы его совсем не касаемся. Иди к помощнику главнокомандующего по политическим делам — Козьмину.

Нахожу последнего в его квартире в Штабе. Козьмин — заложник революции или, правильнее сказать, — от партии социалистов-революционеров при Штабе округа. Прежде всего, он слепо выполняет приказания центрального комитета своей партии. Вы никогда не узнаете, что он думает, но если с чем-нибудь обратитесь к нему, а затронутый вопрос не противоречит инструкциям партии, то он с полным самоотвержением, со всех ног бросается выполнять вашу просьбу [95] .

Рассказываю Козьмину о заводе Лесснера.

— Не может этого быть! — сразу же убежденно возражает он. — Как? Нахамкес перешел к большевикам? Никогда этого не будет!

Перебирая в памяти наши встречи, не могу не заметить, что это и было единственное собственное мнение Козьмина, которое мне когда-либо довелось от него услышать.

Нахамкес был меньшевик; мне не поверили, что он изменил своей партии. Действительность показала, кто из нас ошибся.

Если мой разговор с Козьминым кончился вничью, то совсем иначе отнеслись к новым данным товарищи военного министра. Очевидно, обо всем им дал знать Балабин, так как едва я успел вернуться в управление, как зазвонили телефоны: меня просят немедленно приехать в дом военного министра. Якубович, Туманов, Барановский хотят сами меня выслушать. Они тут же ставят к Керенскому специальную охрану, а меня просят придумать технические меры, хотя бы общего характера, чтобы воспрепятствовать покушениям.

Еду к начальнику Главного Артиллерийского управления генералу Леховичу [96] . Сообщаю ему программу Нахамкеса; начинаем вместе придумывать, как затруднить ее выполнение. Конечно, вопрос настолько сложен, что придумывать нам приходится несколько дней.

Генерал Лехович, прежде всего, назначает комиссию, в которую для авторитета вводит старых, влиятельных и разумных рабочих Путиловского завода. Комиссия должна объезжать определенные заводы, изготовляющие взрывчатые вещества и оружие, контролировать регистрацию, упорядочить надзор, чтобы не происходило утечки. Независимо от сего генерал Лехович пробует так наладить изготовление ручных гранат, чтобы капсюли закладывались вне столицы.

Много хлопот вызвал и отнял энергии Нахамкес — как провозвестник террора: назначается охрана, составляется комиссия, вырабатываются проекты, и в итоге о нем получается исключительная, не похожая на других история. Сам же он до июльских дней гремит с трибуны, продолжая оказывать «организованное давление на Правительство».

В первые дни после восстания мы все же надеялись на большие перемены.

9 июля, под вечер, в разгар ликвидации восстания, меня вызывает по телефону с финляндской дороги помощник столоначальника капитан-юрист Снегиревский. Разыскивая Ленина по кроки, которое мы отобрали при обыске у Крупской, он, попав в Мустамяки, набрел на Нахамкеса. Последний проживал на даче, рядом с некоторыми видными большевиками, в том числе с Бонч-Бруевичем, с коим держал дружескую связь. Снегиревский сообщает, что, по сведениям, сообщенным на месте, эти большевики и Нахамкес помогли скрыться Ленину. Снегиревский, действуя по моему списку в 28 человек, составленному еще 1 июля и в котором значился Нахамкес, тут же арестовывает последнего. Только второпях он забывает проставить число на ордер. Нахамкес желает знать, кто его арестовывает, требует показать ордер, сразу обнаруживает, что на нем нет числа, заявляет, что ордер незаконный, и отказывается подчиниться. Снегиревский спрашивает, как ему поступить.

Только тут я вдруг вспомнил, что совершенно искренно забыл послать в Белоостров отмену арестов Троцкого и Нахамкеса, согласно приказанию Временного правительства, подтвержденного мне два дня назад временным министром юстиции Скарятиным. До того ли было!.. А там идут все еще по старому списку. Но в то же время обидно отпустить Нахамкеса, который как бы сам лезет в руки; отказаться от него я никак не могу.

— Держите крепко, — отвечаю Снегиревскому, — сейчас высылаю вам новый ордер.

Беру новый бланк. Знаю, что обвинят в неисполнении двукратного приказания Временного правительства. После минутного размышления собственноручно вписываю так: «Доставить Нахамкеса в Штаб округа». Ставлю печать, подписываю и отправляю ордер с нарочным.

Должен отметить, что я совершенно сознательно не поставил даты на ордера, подписанные 1 июля. Было ясно, что все 28 человек при переездах их в Финляндию или обратно не будут схвачены в один день. А каждый день нес мне все новое и новое, что могло еще более обосновать и оправдать мои постановления, как и оказалось в действительности.

Такой порядок не вызывал никаких недоразумений, так как, поставив фамилию, я выдавал на руки ордера только своим высококвалифицированным служащим. В отличие от тех, кто поручал обыски разным любителям, на нас за все время, конечно, ни разу не было никаких нареканий.

Теперь же дело идет о Нахамкесе; а потому не сомневаюсь, что история выйдет громкая. К тому же ордер выписан именем Главнокомандующего; чувствую, что подкатил Половцова, и считаю необходимым его предупредить. А тут и он сам входит в свой кабинет, где на походе расставлен мой письменный стол генерал-квартирмейстера.

— Я, кажется, подвел тебя, так как вопреки приказанию Правительства все-таки арестовал Нахамкеса.

Половцов не может скрыть своего удовольствия:

— Ах, как хорошо сделал! Большое тебе спасибо! Вот и прекрасно. Да я скажу Керенскому, что он отменил арест Стеклова, а я арестовал Нахамкеса, — шутит он, задает несколько вопросов о заводе Лесснера и исчезает [97] .

Часам к 8 вечера с шумом и грохотом в комнату 3-го этажа Штаба доставляется Нахамкес. Молодежь волнуется, прибегает, сообщает, что Нахамкес выражает возмущение, как осмелились арестовать его, члена «исполнительного комитета всея России», требует к себе Балабина или меня.

— Как мне с ним себя держать? Я бы не хотел к нему выходить, — говорит мне Балабин.

Тогда мы условились так: к Керенскому идет он и ко всем многочисленным обвинениям, выдвинутым при первой попытке ареста, прибавляет еще и новое — укрывательство Ленина, которого разыскивало Временное правительство, а к Нахамкесу выхожу я по возвращении Балабина.