Преобразователь - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Голосова cтр.№ 100

– Александру Яковлевичу побежишь докладывать?

– Нас слушают, – сказал Эдик.

– Странно, что ты, Эдик, не гей – характер у тебя пидорский.

И я разлил коньяк по бокалам.

Привратник Дома на ***стрит встретил нас учтивым поклоном. Он был одет в ливрейный фрак. Фрак вызывал стойкое впечатление, что он пошит не позднее середины XIX века. Я был здесь до этого один раз, когда подписывали приказ о моем назначении Председателем совета директоров компании.

Музейная тишина охватила вошедших, и только шум шагов нарушал ее.

Из холла мы прошли сразу же в Партнерскую комнату. Она получила свое название еще в 1810 году, когда Семья, пользуясь кризисом торгово-дипломатических отношений между Британией и материком, основала здесь свой Лондонский дом.

В этой комнате уже двести лет собирались только члены Клана. Здесь никогда не принимали гостей, сюда не входили помощники, не стучались секретари. Только один раз, во время встречи глав семейств, у одного из них начался переход, и, посовещавшись, сюда допустили семейного врача.

В остальное время здесь царила секретность. Принятые здесь решения выходили из стен в виде приказов, но никто никогда не знал, как они принимаются и что было отвергнуто.

Комната была обставлена массивной мебелью эпохи королевы Виктории – обстановка сменилась здесь лишь раз, после того как Гильдия совершила нападение на Дом, чтобы разом обезглавить Клан. После этого решено было обновить интерьер – самая большая уступка времени и миру, на которую были способны крысы.

На одной из стен красовалось генеалогическое древо Клана, в бог весть какие времена начертанное на пергаменте, и на протяжении многих веков дорисовываемое умелой рукой геральдиста. Я в ожидании остальных, решил ознакомиться с ним повнимательнее.

Дерево было мощным и раскидистым – крысы плодовиты и успешны. Но где-то там, внизу, у ветвей, пригнувшихся к самым корням, я нашел то, что искал. Одно имя, которое заканчивалось ничем. У этого имени не было пары, а порожденная им новая веточка была тщательно соскоблена. Вот она – паршивая овца дома сабдагов. Я не выдержал и подошел поближе, вызвав недовольный взгляд отчима. В этой комнате даже двигаться следовало по протоколу.

Нет, имя, начертанное готическими буквами на старонемецком языке, было мне незнакомо. Совсем другое имя. Как и имена ее сестер и братьев. Но соскобленное пятно срывало покровы. Значит, это была правда. У одной сестры были сыновья, и Семья не зачахла. Она породнилась с боковой ветвью, и из нее-то потом и расцвел Лондонский дом. А вот и новая прорись, нанесенная свинцовым карандашом на самом верху. На ней еще не было имени. Кровь прилила к моим щекам. Там могло быть написано «Сергей Чернов».

Отчим как-то объяснил мне, что после одного досадного происшествия имена окончательно вписываются только после смерти. А пока существуют в виде прорисей: «Этот пергамент бесценен, и негоже марать его лишний раз. Ему все-таки пятьсот с лишним лет».

«Все как у людей», – с неожиданной злостью я отвернулся от древа и оглядел стены. Святая святых царства, управляемого зверями, из кожи лезущими, чтобы доказать свое право на это самое царство. «Тварь я дрожащая или право имею?» – вспомнилось мне из классики.

Портреты моих – да-да, и моих тоже! – предков смотрели со стен, а в стеклянных горках красовались реликвии, связанные с удачными сделками и судьбоносными решениями.

Здесь нашлась расписка Наполеона в займе на финансирование нападения на Россию. Документ вывез из Франции после падения императора основатель Лондонского дома. Неподалеку красовался драгоценный камень размером в половину кулака, удивительной расцветки. С первого взгляда камень поражал глубоким сапфирово-синим цветом, лучами мерцающим из глубины и светлеющим по краям. Драгоценность была бы совершенна, если бы на нижней поверхности не было маленькой трещинки толщиной меньше миллиметра. Возникало впечатление, что он был лишь частью, осколком целого. Ни подписи, ни другого указания на то, что это за камень и каково его происхождение, не было. Я еще несколько минут любовался необычным сокровищем, а потом подошел к другой витрине.

Хранились за стеклом и колбочка с нефтью из первой собственной скважины в Персидском заливе, и ком глины с выступающим алмазом на фоне рисунка кимберлитовой трубы, и долговая расписка премьер-министра Британии, и образцы сукна и шелка – товаров, с которых начинал свою карьеру глава Клана в туманном Альбионе.

На мой взгляд, поблизости мог бы оказаться другой ходовой товар, на котором зиждилось благополучие многих респектабельных учреждений. Я не ошибся. Образец опиума-сырца вместе с курительными аксессуарами и жестяной баночкой чая выставлялись неподалеку – как основание Китайского дома, как еще один триумф и еще одна империя. В этом не было цинизма – в зал допускались только свои. Всего лишь голая констатация факта, лишенная рефлексии, как разрытая археологами могила скифа.

Никто никогда не уточнял, кем расставлены здесь эти предметы. Никто бы не ответил на вопрос, почему маленький кабинет на втором этаже называют комнатой лорда Брэкфилда и почему обедать надо в угловом кабинете, а не в обеденной зале второго этажа.

И я никогда не мог понять, почему ланч здесь начинается не в 12 часов дня, как во всей Англии, а в час.

Когда я спросил об этом у отчима, он туманно ответил мне, что в это время в незапамятные времена начинался обед в еврейских гетто. И что эту привычку переняли те, кто когда-то перебрался на остров вместе с нами. Или, наоборот, с которыми перебрались мы.

Отчим закатил глаза и вздохнул:

– Преданья старины глубокой, Сергей. Традиции.

Бороться с традицией – что может быть глупее? Только бороться за справедливость. Справедливости не существует, она такой же абсурд, как мир во всем мире или счастье всех людей одновременно. Это я подумал про себя, а вслух уточнил:

– А зачем нужны эти традиции? Какой в них смысл?

– Традиции как корни, питающие древо рода. Они нужны, чтобы знать, кто мы и куда идем.

– А кто мы?

– Древний народ.

– А мне последнее время кажется, что мы просто зараженные крысы. Зараженные и заразные.

Отчим повернулся ко мне, и в глазах его полыхнул гнев:

– Не тебе, сопляку, судить.

– А кому же?

Отчим хотел было возразить, но дубовая дверь отворилась, и на пороге возникли те, кого мы ждали, – представители Китайского дома нашего Клана.

Они не были китайцами. Их цвет кожи был всего лишь следствием жизни на Востоке. Но они не были и европейцами. Они были эхом того народа, в котором жили. Наверное, я был эхом русских, а те, чьи имена покоились у корней древа на пергаменте, были эхом немцев, французов, англичан… Мы все были только эхом. С теми, на ком мы наживали свои миллиарды, нас связывал симбиоз паразита и хозяина. Только в нашем случае хозяевами стали паразиты. Хотя… Чувствуя в себе что-то революционное, я подивился тому, как приятно фрондировать, имея деньги. Так, пошалить по молодости. И подписать мировую с родственниками, выторговав себе полтора процента на игрушки и какой-нибудь издательский дом для пропаганды оригинальных идей. Оказывается, беседа в самолете не прошла даром.