Дочери Евы - читать онлайн книгу. Автор: Каринэ Арутюнова cтр.№ 30

Мое сердце вновь просило любви. Куда столько любви – о, эти соседские «благословления» в спину, дружный женский хор, в конце концов, это была моя жизнь – единственное, что принадлежало мне с рождения.

Юлий Семенович навещал нас и втайне от семьи купил коляску, столик для пеленания, спринцовку, пеленки. печень трески, мандарины, – ты, малая, на рыбий жир налегай, на витамины.

Мамочка, да у вас молоко пропало, – угрюмо констатировала патронажная сестра.

– Не дрейфь, малая, не журысь, – смущаясь, он выгружал из безразмерного видавшего виды портфеля редкостные по тем временам жестянки с импортной молочной смесью.

Два килограмма гречки, килограмм апельсин, банку сгущенки, учебу я забросила еще зимой, когда с температурой под сорок слегла Айша, а за ней Саед, врач по скорой, бесформенная тетка с отекшими щиколотками, склонилась над кроваткой – оттуда исходило сияние, – ботымой, – только и успела выдохнуть, – это когда ж ты успела, девочка?

Уже и не помню, как успевала, – больше всего мне хотелось спать.

Саед был странным ребенком.

Лежал себе, только глазищами сверкал. Не плакал, не кричал, вертел проволочной своей головой, насаженной на гуттаперчевое тельце. Я по десять раз вставала – проверить, жив ли. А он улыбался. Сжимал темные кулачки, пускал слюни, икал, какал…

Если бы я успела поближе узнать Самуэля Мбонго, то, скорей всего, он поведал бы мне о племени, в котором мужчины испокон веков не спят. Нюхают табак, выпускают кольца голубоватого дыма и танцуют, танцуют без передышки, если можно назвать танцем эти плавные движения гибких глянцевых тел.

Долгий сон, вялость, депрессия, ипохондрия – привилегия белых, которые кичатся тем, что являются зачинщиками бессмысленных войн – миссионерами, благодетелями и убийцами.

Они гордятся тем, что изобрели телефон, водородную бомбу и женские прокладки. Таблетки от бессонницы и старения. Микстуры, стимулирующие влечение, таблетки от бессилия и немощи. Их тоже придумали они, белые люди.

Мужчинам из племени Ньяма ни к чему телефон – слух у них обострен, точно жало осы, и, если за десятки километров надвигается облако саранчи, а в саванне просыпаются шакалы, к чему телефон, к чему все эти смешные провода и глупые, к тому же ненадежные приспособления?

Мужчине из племени Ньяма достаточно послюнить указательный палец и посмотреть на восток или приложить ухо к земле…

А женские прокладки выдумали те, кто боится женщин.

Боится их запаха, слишком сильного, слишком острого, когда те кровоточат.

Не стоит бояться женщин, – учит вождь племени, он собирает вокруг себя девятилетних мальчиков, будущих мужчин, и учит их уму-разуму, – настоящий мужчина распознает самку по запаху, который не спутаешь ни с чем на свете, любой мужчина, вскормленный молоком матери, помнит этот вязкий, теплый, глубокий запах – чуть сладковатый, душный, терпкий, а иногда с привкусом полыни и диких трав, густой, точно сыворотка из буйволиного молока.

Если бы я узнала Самуэля поближе, то поняла бы и то, что мужчины из племени Ньяма никогда не покидают своих первенцев.

Первенец – дар небес, благословление свыше.

Первенец – глава рода. С него, первого, начинается семья. И сколько бы братьев и сестер ни родились вслед за ним, именно первому сыну мужчина отдает свое сердце.

Кто эта белая женщина, которая растит твоего сына, Мбонго? – наверняка спросил старейшина рода. – Кто она? Кто ее родители, кто мать и отец? Чему научит она его? Разве научит его идти по следам дикой антилопы или неслышно двигаться в сторону оазиса?

Опустив проволочную свою, колючую голову, стоял Самуэль Мбонго перед старейшинами рода. Стоял, точно нашкодивший мальчишка, – наследный принц, выпускник института международных отношений.

Весть о том, что Саеда похитили инопланетяне, никому не показалась странной.

Оказывается, кто-то видел, как огромный то ли дирижабль, то ли летающая тарелка – в общем, огромное нечто опустилось аккурат между детской площадкой и гаражами – летом там горячо пахло мочой, но дети носились с воплями, а громче всех Саед, он перепрыгивал через клумбы, пока не очутился рядом с темнокожим господином, одетым прилично, как и подобает инопланетянину и выпускнику факультета международных отношений, благоухающему недоступными ароматами из «Березки», в длинной смуглой ладони господина оказалась россыпь орешков кешью – разинув рты, смотрели вослед загадочному чужеземцу, ведущему за руку нашего Саеда, – мужчина был строг и строен, осторожно ступал он узкими лакированными штиблетами, распространяя запах импортного одеколона и цветущей маниоки.

История обросла душераздирающими подробностями.

Мужчина был инопланетянин. Он был лиловым, шестипалым, двухметровым. Негр украл нашего ребенка. А чьего же еще?

Нагулянного беспутной матерью-одиночкой от неизвестно кого, но ведь нашего.

Куда же вы смотрели? – кричала я, – куда смотрели, кошелки старые, – пока захлопывалась дверь (мерседеса, лексуса, волги), задвигался люк корабля, поднимался ветер, кричали обезумевшие от ужаса птицы.

Саед исчез вместе со своей нездешней улыбкой, красными ботиночками из кожзаменителя и джинсовым комбезом на помочах.

* * *

Конечно, Юлий Семеныч задействовал своего давнего приятеля, подполковника КГБ в отставке, но следы Самуэля Мбонго и его первого сына затерялись в глубокой саванне.

Соня с Вавочкой дежурили у моей постели, но Хоакин был уже близко, я слышала голос, я шла на шорох и звук.

Счастье брезжило, точно полоска рассвета там, в глубокой ночи, – я верила, он сразу узнает меня, а я узнаю его, и мы всегда будем вместе, неразлучны и неразделимы, как плоть и дух, день и ночь, зима и лето.

Я сразу узнала его.

Ну, конечно, как я могла ошибиться – я помнила это лицо с обложки «Студенческого меридиана» за семьдесят девятый год, вначале появилась сверкающая, ослепительная – от уха до уха – улыбка, шапка курчавых волос – правда, автомата Калашникова не было на этот раз.

Камни и облака, облака и камни. Что поделать, если я предпочитаю рубашки свободного кроя, чаще мужские, – однажды я долго искала рубашку такого особого оттенка, включающего в себя и пронизывающую синеву танжерского неба и цвет полоски моря у самого горизонта, – не только в цвете дело, но ещё и в качестве ткани, – рубашка должна плескаться, ниспадать, едва касаться кожи, разумеется, подчёркивать белизну шеи, хрупкость запястий и ключиц, – в сочетании с выгоревшими до белизны джинсами и открытыми сандалиями она может стать совершенно необходимым компонентом надвигающейся свободы, – тем самым флагом, который я готова буду предъявить по первому требованию.

Предвкушение было во всём, – в густой кофейной гуще на дне чашки, в ночной бодрости, в расплывающемся от жары асфальте, в йодистых испарениях, достигающих третьего этажа, – с мучительным периодом было покончено, – непременным атрибутом новой жизни под стать рубашке должно было стать море, побережье, небольшой городок у моря, влажная галька под ногами, праздные посетители кафешек, фисташковый пломбир увенчанный шоколадной розочкой и бразильским орехом, по вечерам – бесхитростный стриптиз в местном стрип-баре. Это не могло оставаться просто мечтой. Вы не задумывались над тем, что самые важные решения принимаются в обыденные и даже тривиальные моменты, например, во время стрижки ногтей на правой руке бывшего любовника. Ситуация требовала не просто осторожности, но щепетильности. Его жена в это самое время громко разговаривала с кем-то по телефону, о каких-то пайках, подписях и долгах. Никогда ещё я не стригла ногти мужчине, но это только придавало ощущение жертвенности всей ситуации, – немножко сестрой милосердия ощущала я себя, – помню, рубашка на мне была цвета хаки, это была великолепная рубашка из хлопка с незначительной примесью полиэстера, и цвет её сочетался с той жертвой, которую я приносила, расставаясь с любовником во время стрижки ногтей. Какие-то люди входили и выходили, трезвонил мобильный.