Любовь - читать онлайн книгу. Автор: Рихард Давид Прехт cтр.№ 42

Соединение и любовь — это не одно и то же, и этот факт сильно осложняет позицию сторонников модели Фишер — я называю их окситоцинистами. Разница видна уже при самом поверхностном взгляде на ожидания любящих людей. Для некоторых любящих «соединение» является нулевой ступенью отношений, но сие отнюдь не означает, что это есть единственный и решающий признак половой любви.

Вторая причина, по которой один только выброс окситоцина не производит «любви», представляется, однако, более важной. Если в нашем организме во время полового акта, от ласк и объятий горячо любимого человека, и даже от одного взгляда на него, вырабатывается окситоцин или вазопрессин, то это биохимическое возбуждение. Тут пока все ясно. Но у этого возбуждения нет ни имени, ни слов для выражения. Мы должны обозначить это возбуждение словами, как-то его интерпретировать. Мы говорим себе: «Я, кажется, втюрился!» — или более точно: «Я, наверное, влюбился». Или мы думаем: «Я ее люблю» — или: «Я очень люблю его, когда он так улыбается».

Интерпретируя возбуждение, мы вступаем в отношения с собой. Мы толкуем свои ощущения и находим им наименования: страсть, увлечение, влюбленность, любовь. При этом происходят вещи, объяснить которые окситоцинисты едва ли смогут уравнением «выброс гормона = чувство». Например, если я говорю себе: «Я думал, что люблю ее, но, кажется, это не так», — то означает ли это, что ошиблись окситоцин с вазопрессином? Нет, они не ошиблись, ибо не способны ни думать, ни предписывать нам наши мысли. Не они ищут для нас партнеров, и не они решают, с кем я буду жить и как долго. Коротко говоря: гормоны — это карри, а не основное блюдо.

Выброс окситоцина может повлечь меня к какому-то человеку, но если мой рассудок подсказывает, что эти отношения не могут быть прочными, то в моей власти их закончить. Я буду уговаривать и убеждать себя в этом до тех пор, пока мои гормоны не успокоятся. С другой стороны, мы остаемся с человеком, несмотря на то, что оргазм уже не такой умопомрачительный, как прежде, и выброс гормонов держится в разумных рамках. Но мы можем порвать с человеком, несмотря на то, он заставляет наши гормоны кружиться в неистовом танце. Долог путь от верности степной полевки до сложного любовного поведения человека.

Окситоцин и вазопрессин — важные элементы любовного возбуждения, но, разумеется, не они одни формируют то сложное состояние, которое мы именуем любовью. Любовь — это не «гормональный коктейль»; не существует и «гормона любви». Но каков же тогда статус любви? Если она не активность сети мозговых нейронов — то что же тогда эта пресловутая любовь, которая есть нечто большее, нежели вожделение, влюбленность и привязанность? Может быть, она, столь необходимая нам эмоционально, и сама есть не что иное, как эмоция?

Агрессивный захватчик волк встречает сентиментальную жирафу, существо с добрым сердцем. «Ты меня любишь?» — спрашивает волк. «Нет, не думаю», — помедлив, ответила жирафа. «Как, ты меня не любишь?» — возмущенно переспрашивает волк. «В данный момент нет, — выдавливает из себя жирафа и вздыхает. — Но, может быть, все еще изменится. Спроси у меня еще раз через пять минут».

Эту маленькую историю рассказал Маршалл Розенберг, клинический психолог, хорошо известный как создатель концепции «ненасильственного общения». Сотни раз он объяснял эту концепцию на примере приведенной незатейливой истории. В нашем контексте, однако, речь пойдет о другом, а именно о разнице между эмоцией и чувством.

Если бы любовь была эмоцией, как спонтанно считает большинство людей, то ответ жирафы показался бы нам не смешным, а вполне нормальным. Эмоции приходят и уходят, отличаясь большой переменчивостью. Болельщика, наблюдающего игру своей любимой команды, буквально разрывают на части сменяющие друг друга противоположные эмоции. Глубокое горе в течение секунды может смениться настоящей эйфорией. На русских горках за доли секунды человек успевает испытать ужас и головокружительное счастье. Голодный человек, с вожделением смотрящий на аппетитную пиццу, через десять минут, насытившись, может смотреть на нее с отвращением.

Слово эмоция происходит от латинского выражения exmotio. То есть эмоция — это нечто, возникающее из движения или возбуждения. Эмоции — очень древний феномен в истории нашего развития. Эмоции доступны и животным. Львы испытывают усталость, ящерицы мерзнут, карпы испытывают голод, а жабы жаждут секса. Все это примеры возбуждения. Эмоции зарождаются в мозжечке и промежуточном мозге. Без эмоций мы потеряли бы способность ориентироваться в окружающем нас мире. Без эмоций мы бы замерзали, умирали от голода, утратили бы жизненную энергию и интересы. Эмоции присутствуют всегда, мы не можем их контролировать, но только скрывать, да и это дается нам с большим трудом. Для нас самое важное заключается в том, что эмоцию невозможно обмануть. Голодный человек страдает, если не может найти еду, уставший — становится раздражительным, если не имеет возможности лечь и поспать. Но при этом мы не можем обмануть ни голод, ни усталость — они просто остаются неудовлетворенными. С любовью, как всем хорошо известно, дело обстоит совершенно по-иному. Причина очень проста: любовь — это не эмоция, это нечто неизмеримо более сложное, это чувство!

Что такое чувство? Один из лучших знатоков в этой области — исследователь головного мозга, португальский ученый Антониу Дамазио, работающий в университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе. Определяя чувство, он пишет: «Обобщая, можно утверждать, что чувство состоит из процесса духовной оценки, который может быть как простым, так и сложным, и из предустановленной реакции на этот процесс» (67). Если перевести на более понятный язык: чувства возникают тогда, когда запускают образование представлений. Чувства настолько сложны, что их изучение выходит далеко за рамки науки о мозге. Если эмоции можно описать и объяснить выбросом гормонов и нейротрансмиггеров, тотем самым можно приблизительно очертить контур чувства. Если человек, находящийся в катушке магнитно-резонансного томографа, слышит красивую музыку, то в определенных участках его мозга усиливается кровообращение. Это усиление можно зарегистрировать, и наблюдатель видит на мониторе соответствующую картину. Однако качество, т. е. содержание чувства, вызываемого мелодией, знает только испытуемый. Чем сложнее чувство, тем труднее объяснить его химическими изменениями.

Чувства — это нечто большее, чем эмоции, это не просто «ментальные состояния». Ревность, печаль, ностальгию невозможно увидеть на мониторе магнитно-резонансного томографа. Элен Фишер заблуждается, полагая, что любовь можно разложить на сети, по которым циркулирует нервное возбуждение. То, что можно легко объяснить и описать в отношении эмоции «вожделение», невозможно уловить при попытке разобраться в чувстве любви. Если бы любовь была «ментальным состоянием», то оно бы менялось каждые пять минут, как у жирафы из истории Розенберга.

Эмоции летучи; чувства более устойчивы. Они проникают глубже и сохраняются дольше. Чувства, как уже было сказано, тесно связаны с представлениями. Мне не надо представлять себе пищу для того, чтобы испытывать голод, как не надо представлять себе постель, чтобы ощутить усталость. Если же я печалюсь, то обязательно представляю себе человека, о котором печалюсь. Испытывая ревность или зависть, я явственно представляю себе тех, к кому относятся эти чувства. Любовь тоже нуждается в предмете — предмете любви. Если я люблю, то люблю кого-то. Я что-то проецирую на этого человека — мои желания, надежды и ожидания, и все это подразумевает определенный объект, определенную цель.