О стыде. Умереть, но не сказать - читать онлайн книгу. Автор: Борис Цирюльник cтр.№ 48

Речь, само собой, идет о социоинтимном процессе, когда дискурс вызывает в душе субъекта чувство стыда или гордости, или и то и другое одновременно. Мы смогли изменить чувства, различающиеся в зависимости от культурных репрезентаций. Некоторые американские соискатели включают в свои приукрашенные резюме заведомо курьезные фразы типа «Должен сообщить, что ударил мужчину, оскорбившего мою жену» [239] . В северных штатах США главы компаний комментируют подобные фразы следующим образом: соискатель не управляет своими эмоциями. Напротив, большинство руководителей компаний, расположенных в южных штатах, говорят, что подобные фразы отличают человека чести, на которого можно положиться. Если вам однажды придется кого-нибудь убить, знайте: это преступление будет расценено как проявление слабости или, наоборот, силы — в зависимости от того, где именно вы живете.

Интересно, как соискатели отвечают на следующий вопрос: «Если пьяный мужчина толкнет вашу жену, какой вариант ответных действий вы выберете:

— объясните ему, что он поступил неправильно;

— молча толкнете его в ответ;

— ударите его кулаком в лицо».

Пятнадцать процентов мужчин, живущих на Юге, сочли нормальным ударить обидчика в ответ — против восьми процентов северян.

На вопрос: «Если мужчина попытается изнасиловать вашу шестнадцатилетнюю дочь, посчитаете ли вы нормальным всадить ему пулю в голову?» 50 % южан ответили, что испытали бы позор, не сделай они этого; и всего 20 %мужчин из северных штатов ответили «да» [240] . Когда государственная система ослабевает из-за того, что политики не умеют управлять или потому, что полицейские посты находятся слишком далеко друг от друга, люди прибегают к жестокости — этому вновь обретающему популярность фактору формирования архаичных социумов. Однако если социум правильно организован, политики грамотно управляют, а полиция всегда находится где-то поблизости, жестокость приобретает невыносимый оттенок социальной дезорганизации, и эмоционального травматизма.

Женщины интерпретируют физическое насилие так же, как и их партнеры-мужчины. Женщины гордятся агрессивностью своих собственных мужей: это отлично вписывается в контекст формирования архаического социума, но сразу же заставляет испытывать стыд, как только общество начинает идти по цивилизованному пути.

Подобный феномен легко наблюдать в мегаполисе. В центре городов, где процесс урбанизации упорядочен историей и богатством, любезность становится реляционистской ценностью. В то же самое время в фавелах, где наспех сделанные постройки почти громоздятся одна на другую, у обитателей нет времени выдумывать культурные ритуалы, а банальные межличностные отношения строятся на насилии: «Когда я ловлю на себе взгляд, который мне не нравится, я набрасываюсь на этого человека, нечего ему лезть на мою территорию» [241] . Мальчику, который рассуждает подобным образом, 12 лет, он весит 70 килограммов и занимается борьбой, поскольку она помогает ему найти применение своей жестокости. Контекст, противоречащий нормам и правилам, являющийся своеобразным «стилем» урбанизации, позволяет направить жестокость в определенное русло, но, разумеется, не дает возможности справиться с ней полностью и уж тем более обесценить ее. Даже напротив, подростки из этих кварталов обожают наблюдать за гордыми победителями уличных драк.

Поскольку психологический контекст играет важнейшую роль в том, какое чувство (стыда или гордости) вызовет у разных людей одно и то же событие, вероятно, можно повлиять на культуру, имея целью выйти из состояния стыда. Любопытно! Уместно ли сказать «выйти из стыда» — подобно тому, как выходят из норы или вылезают из укрытия, играя в прятки.

Почти все дети, спрятавшиеся, чтобы избежать смерти (евреи во время Второй мировой войны или тутси — жертвы руандийского геноцида), страдали от душевной пытки. Пытки не болью — обесчеловечиванием. Когда мы ломаем ногу, мы испытываем сильную боль, но мы не чувствуем себя ущербными — ведь нами занимаются, помогают перемещаться и просят рассказать, как все произошло. Спрятавшийся ребенок не испытывает боли, однако он беспрестанно страдает от болезненного представления о себе: «Ты стоишь меньше остальных… быть самим собой опасно, поскольку если ты скажешь, кто ты такой, то умрешь… Ты происходишь от родителей, семьи и народа, которых общество отвергло, их преследуют, и это преследование коснется и тебя, стоит тебе рассказать, кто ты на самом деле».

Подобные представления о себе, болезненные и вызывающие стыд, порождают поведенческие стратегии — дорогостоящие или же основанные на самобичевании, позволяющие искупить ошибки. Отказ от образа действий случается, если культурные стереотипы внушают нам: «Это нормально, что он незаметен и плохо учится в школе, — учитывая то, что с ним произошло». Даже успех может вызвать стыд. Порой случается, что успехи «спрятавшегося» ребенка унижают остальных детей, которые изо всех сил стараются добиться успеха, но не преуспевают — из-за того, что находятся в комфортных условиях. В такой ситуации выйти из стыда довольно сложно — ведь необходимо не только работать над собой, но надо научиться не унижать других, достигнув успеха. Соединение этих факторов может провести к выработке устойчивости.

«Мои бабушка и дедушка, мои дяди и тети… Я часто слышал, как они говорят между собой на идиш… Они дорожили этим языком и в то же время испытывали стыд, потому что он символизировал бедность, изгнание, ничтожность евреев по сравнению с другими народами Европы и вообще нечто бесполезное для их потомков… двойственное наследие, вызывающее одновременно чувство нежности и стыда… кроме того, это еще и тайный язык, поскольку они переходили на идиш тогда, когда не хотели, чтобы мы, дети, понимали их» [242] .

Выход из стыда в подобной ситуации требует серьезной работы. Быть может, более действенным было бы сначала как-то повлиять на окружение? Стереотипное представление о том, что евреи позволили вести себя на бойню, как бараны, распространено по всему миру. Даже в Израиле сабры — евреи, родившиеся на территории этой страны, — одержали столько побед над арабскими войсками, что у них вошло в привычку с презрением относиться к европейским ашкенази, чей жир в Аушвице превращали в мыло. В 1950-е гг. они обращались к ним не иначе, как мыло. Это вызывало у выживших ощущение, что они — вещь: после того как немцы называли их словом Stück («кусок»), израильские соотечественники теперь именовали их «мылом». Стыд быть презираемыми заставил их бешено стремиться к поискам выхода из этого стыда. Исключительное мужество, подогретое презрением, заставляло этих людей постоянно, без устали трудиться. «Куски» стали университетскими преподавателями, промышленниками или известными артистами. Надо же, я только что употребил слово «известный»! Вся мудрость, которой только обладают слова, уместилась в три слога: «из-вест-ный» — а ведь именно это я пытался сформулировать на протяжении трех предыдущих страниц своего текста. Отныне эти люди могли существовать на глазах у других спокойно и без всякого стыда, потому что их больше не называли «кусками» или «мылом» — теперь они стали «известными»!