Человек и история. Книга первая. Послевоенное детство на Смоленщине - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Фомичев cтр.№ 15

«Комбайн косит и молотит, и солому в стог кладёт», – так пелось в народной песне какого-нибудь Блантера или Дунаевского. Как только утреннее солнце осушило росу, комбайн с душераздирающим грохотом приступил к работе. За ним, на скошенном поле, оставались только кучи измятой, истерзанной соломы. И это вместо, обещанных в песне аккуратных стогов.

Время от времени комбайн подъезжал к утрамбованной площадке, и из бункера высыпал зерно пшеницы. Старшие ребята тут же принимались за дело. Они насыпали зерно в мешки, ставили на весы, кладовщик ловко взвешивал, мешок завязывали и снимали с весов. Кладовщик был свой, колхозный, но рядом с ним постоянно находился человек из района, в длинном плаще, с сумкой через плечо и в блокнот, похожий на планшет, постоянно заносил цифры, которые получались при взвешивании мешков с зерном. Пшеница, действительно, была очень добротной на вид. Шурика, работавшего с зерном, это приводило в восторг и он, немного шепелявя, мечтательно произносил: а хорошие ситники будут. Как же я люблю ситнички!

В этом он был не одинок. Картошка, да кислый ржаной хлеб, являлись основной едой и для взрослых, и для детей. Белые батоны редко когда привозили из города. И хотя они были самые дешёвые из белого хлеба, но даже и они являлись лакомством.

Комбайн сделал последний заход, высыпал зерно, и затарахтел по сельской неровной дороге к себе в МТС. К мешкам с зерном, задним ходом, тут же подкатила машина. Откинули задний борт, в кузов забрались несколько крепких ребят. Остальные ребята по трое на мешок, стали забрасывать мешки с зерном в кузов. Почему по трое на мешок? Двое брали мешок за края, раскачивали его, а третий, изо всех сил подсаживал этот мешок посередине.

Только такая слагаемая сила могла поднять мешок в кузов. Загрузили всё зерно, закрыли борт. Человек из района сел в кабину рядом с шофёром. Машина тронулась с места и, по неровной сельской дороге, укатила на заготовительный пункт государства.

– Вот тебе и ситнички! – ехидно сказал Иван, самый здоровый из ребят, Шурику. Все ребята, так дружно работавшие, как то сразу сникли. Это, скорее всего, от усталости.

Вот с этого и начинается истинное понятие «Родина». Так как очень разнятся: «Родина» для властителей и «Родина» для «простого народа».

Небольшой исторический экскурс.

В рабовладельческих государствах рабам не платили жалование, их только кормили, да одевали по назначению для работы. В советском социалистическом государстве ново-придуманному и новообразованному сословию, которое называлось «колхозники», совсем ничего не платили за их труд. В отличие от рабов, государство колхозников не одевало, не кормило, но – обирало! При царе у каждой семьи были наделы пахотной земли. Большевистский апартеид забрал эти земли для колхоза, оставив колхозникам, клочок земли в двадцать пять соток для огорода и домашних построек.

Крестьяне, ещё пожившие при царе, только головой покачивали: раньше гектара было мало, а теперь вот этого клочка хватает.

Мало того, имеешь коровёнку – сдай государству триста литров молока. Плати денежный налог за каждое плодовое дерево, растущее на приусадебном участке. Если доводилось платить колхознику за что-нибудь деньги, например, за сданное государству молоко, то вместо денег ему выдавались облигации государственного займа. Были и другие налоги на личное хозяйство, где деньги могли заменяться дополнительной сдачей молока, масла. Но самым изощрённым издевательством при оплате колхозникам за их труд, являлся «трудодень».

Для оценки и осуждения творцов и придумщиков этого мерила, легитимным и адекватным может быть лишь высший суд, то есть, суд Божий! Как правило, все земные суды во все времена добавляли большие порции цинизма в свои решения, особенно в подобных ситуациях.

Здесь необходимо подробнее рассказать «о трудоднях». Трудодень – это слово сложное, двух корневое. Первое слово труд, присутствующее в этом словосочетании, совершенно справедливо, потому что, если бы не было труда, то откуда могли бы появиться поставки государству зерна, картофеля, льна, уже переработанного в «льнотресту». Этот список можно продолжить сдачей молока, мяса и некоторых других продуктов и товаров, не вошедших в этот реестрик.

Что же касается второй части слова «трудодень», а именно слова «день», то оно в данном случае абстрактно, и не применимо как критерий чего бы то ни было, что давало возможность не ограниченной вариативности, по усмотрению начисляющего или применяющего «трудодень». Ведь если же брать трудодень, как мерило труда от восхода до заката, то день, в течение года, разнится по продолжительности: очень длинный день летом, и очень коротенький день зимой. Так что разобраться в этой бессмыслице невозможно, на что и рассчитывали изобретатели этой абракадабры, которой они так искусно «заплетали мозги» колхозникам. И всё-таки, как же на практике применялось это мерило, чем и что оно измеряло.

В блокноте бригадир вёл учёт работы школьников, но поскольку они не являлись колхозниками, то в журнале начислялись трудодни на их родителей. Сам трудодень состоял из ста единиц, поэтому можно было начислить трудодень или его сотые части. На квалифицированной работе взрослый колхозник мог получить даже несколько трудодней за один день. Слово трудодень, мало кто вслух произносил, называли обычно эту единицу «палочкой». На этот счёт, обычно, ерничали женщины. Они подходили к бригадиру и спрашивали: сколько ты сегодня нам бабам за нашу работу поставишь «палок»?

– Да, уж не обижу, постараюсь… – деланно смущался бригадир.

Впрочем, никто не хотел ходить на эти колхозные работы. Желаннее всего, было в сезон сходить в лес, набрать ягод и грибов, отвезти их в город, продать, вот тебе и деньги.

Рядом лесхоз, железная дорога, куда можно было вложить свой труд и получить за него вознаграждение советскими деньгами, а на них, или за них, хоть они и советские, но можно было купить одежду, а то и недостающий продукт, в виде сахара, а то и курева, и водочки. Не у всех был самосад и не все могли выгнать самогон, так как не из чего было. Местное начальство быстро среагировало и выдало постановление, в котором указывалось, что каждый колхозник должен выработать минимум трудодней. Этот минимум составлял триста трудодней за год или в год.

Далее, как всегда в подобных постановлениях, следовали угрозы: а иначе…, если…, то…. Так что колхозникам деваться было некуда, и они вырабатывали этот минимум, во всяком случае, старались. А в этом их старании, как раз и помогали их несовершеннолетние дети. Гонит взрослый стадо коров, лошадей, овец, а рядом с ним двое, а то и более помощников.

– Забеги, Мишка, вон оттуда, да шкурни этих овец!

– куда это Алёнина корова нацелилась? Ну-ка сбегай, Васька…

Стада гоняли на лесные луга. Волков в лесу после войны развелось очень много. Летом им еды было предостаточно, так что они в контакт с людьми и домашними животными не входили, а зимой весь скот находился в сараях и хлевах.

В кино можно было видеть, как где-нибудь на юге, стадом управляет один чабан или пастух, но помогают ему в этом огромные специально натасканные собаки. В дерене эту роль выполняли ребятишки. Собак в деревне мало кто содержал, это было накладно: «лучше свинью выкормить…», так что труд малолетних или несовершеннолетних нигде не фиксировался, не учитывался и, как бы, нигде не применялся к большому удовлетворению правителей страны. Они с большим воодушевлением указывали перстами на нарушение этого правила на Западе. Несмотря на то, что уже закончились летние каникулы и ребята пошли в школу, они после занятий и в воскресные дни, продолжали помогать колхозу и своим родителям. Ведь никто не отменял пословицу: летний день год кормит.