Северный пламень - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Голденков cтр.№ 84

— Ага! — усмехнулся Карл, опуская подзорную трубу. — Татары московские!

И, улыбнувшись, добавил по-русски:

— Шельми!

Он тут же отдал приказ своим молдаванам и части драгун атаковать неприятеля. Но вместе с казаками и татарами там уже находились быстро присланные Петром 1300 драгун. После короткого боя валахи вернулись и донесли королю, что натолкнулись не столько на татар и казаков, сколько на отряд армейской кавалерии из корпуса генерала Боура.

Ничего не разведав и как всегда пренебрежительно отнесясь к московитам, король, взяв с собой Остготландский драгунский полк, помчался в атаку, храбро размахивая палашом. И вот 20 сентября у слияния Вихры и Городни между Раевкой и Кадином развернулся ожесточенный бой. Неожиданно для себя Карл сам попал под ответную атаку казацкой лавы при поддержке татар, превышавших числом драгун Карла более чем вдвое. К казакам и татарам присоединились московские драгуны Боура и генерал-майора Микаша, а также стрельцы Смоленского полка. Король и его не насчитывающий и тысячи солдат полк оказались в самой гуще врага… Вокруг ост-готландцев сомкнулось кольцо, все громыхало выстрелами и звенело железом, под Карлом XII был убит конь — его любимый Бландклиппарен, но отважный шведский монарх продолжал биться пешим, рубя палашом подскакивающих вплотную татар и казаков с криком:

— Шельми! Татари московския!

Затем Карл вскочил на лошадь убитого адъютанта и отбивался от московитских драгун уже в седле… Когда позже Петр писал, что в ходе боя чуть ли не лично лицезрел Карла, то царь просто-напросто в своем привычном стиле, мягко говоря, преувеличивал: никто в московском войске и за тысячу лет не признал бы в клубах серой пыли и порохового дыма в молодом худеньком офицере, облаченном в простой солдатский мундир, шведского короля…

Стенбок увидел, в какую ловушку попал король, и тут же послал на выручку Карлу генерал-майора Розеншерна. Но драгуны немецкого генерала, придя на помощь, сами попали под огонь стрельцов, пуля попала в грудь Розеншерна. Видя гибель своего командира, драгуны ретировались, увозя смертельно раненного генерала.

— Хорд и Потоцкий! — махнул рукой не на шутку взволнованный Стенбок… Драгуны генерал-адъютанта Тюре Хорда и гусары Павла Потоцкого сорвались с места. Но и они попали под заградительный плотный огонь стрельцов Смоленского полка. Павел видел, как выпал из седла сраженный пулей Хорд.

— За мной! — скомандовал Потоцкий, махнув «осиротевшим» драгунам Хорда отцовской карабелой… Конница смяла и втоптала в пыль два строя стрельцов, обратив оставшихся в бегство… Длинные пики гусар, преодолевая менее длинные казачьи копья, стали протыкать и казаков, впиваться в крупы и бока их коней, литвинские карабелы со свистом разрубали воздух, отрубая головы и руки… Никто на этом свете не мог сравниться удалью и мастерством с закованными в броню литвинскими шляхтичами, обучавшимися владению саблей с детства, впитавшими это боевое искусство своих предков с молоком матери… Ярости гусарам придавала и ненависть к своим кровным врагам, опустошающим земли Литвы вот уже двести лет с упорством голодных волков… Удар немногочисленных тяжелых панцирных товарищей Потоцкого, поддержанных огнем драгун Хорда, оказался смертельным для московитов. Легкая кавалерия царя из казаков, драгун и поредевших татар была опрокинута, растоптана, поколота, порублена и расстреляна из мушкетов драгун и пистолетов гусар, стрелявших в своих врагов в упор. Разгромленные московиты обратились в бегство. Казаки и татары также испытывали интуитивный страх перед литвинскими закованными в броню панцирными товарищами. И в войне Хмельницкого, и в тринадцатилетней войне с Московией, и во всех предыдущих войнах татары и казаки никогда не отваживались иметь дело с гусарами Речи Посполитой напрямую. С этими рыцарями можно было воевать лишь либо втрое большим числом, нападая со всех сторон одновременно, либо обстреливая из самопалов панцирный строй с расстояния. Но никто из казаков не мог выдержать напора даже малой по числу хоругви гусар, сметающей все на своем пути частоколом длинных пик и сверкающих сабель… Лишь мушкеты и пушки могли остановить грозных железных кавалеристов… Но убежавшим в панике казакам и драгунам на помощь могли уже сейчас прийти новые силы, что притаились за переправой Городни. Нужно было спешить.

Потоцкий с радостью и ужасом увидал, что его помощь подоспела более чем вовремя: вокруг короля в живых оставалось лишь пять драбантов и принц Вюртембергский, стоявшие, тесно прижавшись друг к другу, окруженные грудой мертвых тел в синих и зеленых мундирах шведских и московских драгун, казаков, стрельцов, татар… Пять высоких мрачных драбантов взяли короля и принца в кольцо, готовые умереть, но не уступить своих командиров врагу. И только Карл не выглядел напуганным. Он даже нашел повод для шутки.

— Вы мне не дали, Потоцкий, попасть в Валхаллу на пир к Одину!

— Вы все равно не пьете! — тут же отшутился Павел. — Быстро уходим, Ваше величество! — и Потоцкий кивнул головой на переправу, давая понять, что возможна новая атака неприятеля… Подобрав раненых и убитых, кавалерия развернулась и тяжело поскакала обратно. Их никто не преследовал: московиты сами едва унесли ноги…

Карла спасли, но король, потеряв в этом двухчасовом бою более тысячи солдат и офицеров, решил дальше не идти. Еще большие, чем у армии Карла, потери понесли в этом первом и последнем бою Северной войны на непосредственно собственной территории московиты. Особенно досталось казакам и стрельцам. Некоторые генералы и офицеры Карла, принимая во внимание, что царские силы, потеряв почти две тысячи человек из шести тысяч (так уверяли пленные царские офицеры), также отступили, поспешили записать сей бой в архив побед блистательного Карла XII. Только так не считал Павел Потоцкий. «Если и победа, то пиррова!» — думал штабс-капитан, понимая, что армия царя уже не та, что была под Нарвой. Возражал против слов о победе и сам Карл.

— Какая же это победа? — отвечал король на комплименты Стенбока. — Мы понесли самые большие потери за всю историю наших битв! Погиб мой несчастный Бландклиппарен! Здесь у нас не получилось ни Копенгагена, ни Нарвы, ни Риги, ни Головчина, мой храбрый генерал! Царь Петр уже кое-чему научился. Более того, я даже жалею, что пошел этой дорогой. Смоленск нам не нужен! Нужно теперь напрямик идти на воссоединение с Мазепой. Иначе Левенгаупт придет к Полтаве раньше меня…

Павел Потоцкий как человек военный был удивлен, как шляхтич — возмущен. Удивлен бесполезностью битвы, возмущен — напрасными жертвами. Потоцкий, будучи солдатом, но все-таки дворянином, не любил проигрывать, как и не любил некрасивые победы. Битва под Нарвой была для него примером, как нельзя проигрывать, а нынешняя — как нельзя побеждать. В 1702 году он, полностью разочаровавшись в армии Петра и в самом царе, ушел из московской армии. Ныне всей душой желал уйти из шведской тоже. «Монархи все одинаковы, — думал Потоцкий, — солдаты для них, что фигуры в шахматной игре. Никто не думает об этих несчастных!..» Только что он с трудом, разбрасывая казаков и драгун Боура, спас едва не погибшего Карла, видел, как убили Хорда и Розеншерна, но вот уже не видел никакого смысла этих геройских смертей. Карл, словно шахматист, сделав необдуманный ход, уже думал над новой комбинацией, забыв утраченную пешку… Потоцкий оставался в королевских рядах, только чтобы дождаться под Полтавой обоз Левенгаупта и затем вместе с Кмитичем уходить в Литву.