Это были воистину глаза мусульманина – спокойные, полные
скрытого ровного огня, без тревоги, без порывов. В них не пылала жажда борьбы
или исканий. Только собственное состояние, собственный покой или непокой имеют
значение; только возмущение духа или сердца может возмутить незамутненную,
холодную чистоту этого взора.
Но как, о господи, как же возмутить этот дух?!
В памяти промелькнул вчерашний день: толпа опьяненных
похотью бекштаков, Гюлизар-ханым с ятаганом в руке, и она, Лиза, в отчаянии
прильнувшая спиной к стене сада, с камчой в руке, а потом внезапная страсть
Сеид-Гирея. Она привлекла его внимание, ошеломив. Только так!
Но чем же сегодняшний день отличается от вчерашнего?
Решение пришло мгновенно. Не заботясь даже о том, чтобы
прикрыть оголенную грудь или поправить волосы, она кинулась вперед и пылко
обняла Сеид-Гирея.
– О господин! – воскликнула она, и улыбка ее могла бы
ослепить праведника. – Наконец-то ты пришел! Я так ждала тебя! – И
она покрыла легкими, бессчетными поцелуями его окаменевшее от изумления лицо.
Позади раздался стон Гюлизар-ханым, полный такого животного
ужаса, что Лиза поняла: для услужливой великанши русская пленница, которая
первой осмелилась поцеловать султана, уже мертва! Да и все вокруг, даже самый
воздух, было проникнуто страхом, трепетом отчаявшихся сердец, безнадежностью.
«Как все они боятся его!» – промелькнула мысль.
Но Гюлизар-ханым, и Чечек, и опасность были где-то далеко.
Все существо ее сейчас напряглось в страшном, отчаянном усилии
– поразить Сеид-Гирея, завладеть им любой ценой! Этим желанием, будто сладким
ядом, были проникнуты ее поцелуи, прикосновения груди, дрожь ласковых рук, стук
сердца… И наконец она увидела, что под жаром ее взора лед в глазах Сеид-Гирея
начал таять! Знакомое, такое волнующее золотисто-зеленое сияние вспыхнуло в
них, и улыбка чуть тронула твердые губы.
– Гюзель… Дюльберлик… Хаджике… Гюльбери… – Неотрывно глядя
на Лизу, он называл женские имена, словно перебирал драгоценные камни, словно
примерял ей дорогие украшения. – Нет, Рюкийе, – сказал он, и звук его
голоса отозвался трепетом во всем теле Лизы. – «Ах! Душа моя,
Рюкийе-ханым!.. Любящий ее Маджар Мустафа…» Много лет назад я увидел эту
надпись на белой мраморной плите на воротах крепости в Буджаке
[84].
С тех пор я беспрестанно думал о ней, этой неведомой красавице, вызвавшей
бессмертную страсть. Я представлял ее себе, искал среди других. Может быть, она
была похожа на тебя?.. Рюкийе! Я буду звать тебя Рюкийе.
Сеид-Гирей медленно поднял руку и положил на плечо Лизы свой
белый шелковый платок. А другой рукою он мягко коснулся ее волос, с которых
осыпался белый пух, словно легкие снежинки…
* * *
Ни свет ни заря где-то совсем рядом закричал петух.
Помстилось, что ли?! Лиза вскинулась, со сна перепугавшись, и увидела, что
Сеид-Гирей тоже не спит, а, приподнявшись на локте, смотрит на нее.
Устыдившись, Лиза вновь прилегла. Она не знала, что ей
теперь делать. Бог весть, как у них, у султанов, водится! Может, ей надобно
бегом с ложа бежать? Или, едва открыв глаза, бить поклоны? Или молиться?..
Ее раздумья перебил новый петушиный крик. Лиза невольно
вздрогнула, и Сеид-Гирей чуть улыбнулся:
– Не бойся. Это мой любимый петух. Когда я провожу ночь в
гареме, его тоже приносят сюда. Скоро ты его увидишь: он большой и белый, хотя,
конечно, не столь белоснежный и огромный, какого видел на первом небе пророк
Магомет. Тот петух гребнем доставал до второго неба, отдаленного от первого на
пятьсот лет путешествия. Он каждое утро приветствует аллаха и криком своим
будит всех тварей земных.
Он говорил очень серьезно, медленно и нараспев. Лиза
слушала, будто сказку, зачарованно распахнув глаза. Но вот Сеид-Гирей умолк, и
она огорченно вздохнула.
– Расскажи еще! – попросила Лиза, устраиваясь
поудобнее, свернувшись клубком, будто кошка.
Он тихо засмеялся.
– О ты… Рюкийе!.. А ты не боишься меня, что так смела в
словах?
Лиза смотрела на него нерешительно. Какой ответ он хочет
услышать? Да? Нет? Ох, все равно не угадать! Так не лучше ли просто сказать
правду?
– Боюсь, – кивнула она так резко, что вьющиеся русые
пряди занавесили лицо, будто бледно-золотистая чадра. – Когда ты смотришь
на меня и молчишь. А когда рассказываешь, не боюсь.
– Ну не могу же я рассказывать с утра до ночи! – Он
мягко отвел с ее лица волосы и теперь смотрел на нее, как на ребенка.
– Отчего же? Можно и не с утра до ночи. Надо и поесть, и… и…
– Она хотела сказать «отдохнуть», но молнией мелькнуло воспоминание о буйстве
прошлой ночи, и Лизу в жар бросило. Наверное, он тоже подумал об этом, потому
что взгляд его стал пристальным, а рука, которой он небрежно поглаживал Лизино
обнаженное плечо, вдруг с силой стиснула его.
– О ты, Рюкийе… – повторил он как-то странно, словно бы
недоумевая. – Щеки твои медом торгуют! Да что ты такое? Ты неумела в любви
и неловка. Ты застенчива, хоть и желаешь казаться бесстыдной. Ты не в силах
долго поддерживать огонь, мгновенно вспыхиваешь и мгновенно сгораешь. Но что за
волшебный трепет таится в кончиках пальцев твоих? Отчего так сильны твои колени?
Что за шелковые тиски сокрыты в глубинах лона твоего? Почему я, владея тобою,
радею не только о своем, но и о твоем восторге? Зачем мне это? Как смогла ты
заставить меня забыть самого себя?..
Он опрокинул ее на подушки, нависая над нею, и спрашивал
почти с тревогою, почти с неприязнью. А она… Она только и могла, что неотрывно
глядеть на него, ловя в глубине глаз тот теплый, живой промельк, который для
нее означал лишь одно: пробуждение его страсти. Голос Сеид-Гирея, неровное
дыхание, картины минувшей ночи жгли ее, ибо та ночь была блаженна и привязала
ее к этому страшному, даже пугающему человеку куда больше, чем ей бы того
хотелось. И сейчас она не желала ничего иного, кроме как снова ощутить радость
его объятий. Руки ее были крепко прижаты к постели, но она оплела ногами его
спину. Расхохотавшись, он покорился, смял ее тяжестью своего тела, и она
счастливо закрыла глаза… Но то, чего она так ждала, не произошло. Сеид-Гирей
разжал объятия и лег рядом. Лиза, слегка оробевшая, затаила дыхание.
– Ты опасна, – проговорил он через некоторое время,
впрочем, довольно ласково, и она облегченно перевела дух. – С тобою я
позабыл обо всех своих заботах.
– Заботах? – удивилась она. – Ты же господин. Ты
повелитель! – Глаза ее смеялись. – Вели, и все твои дела за тебя будут
поделаны!