Земля обетованная - читать онлайн книгу. Автор: Андре Моруа cтр.№ 57

8 декабря 1923. – Убожество ледяной каморки на первом этаже, где Кристиан принимает меня. Моя спальня в башне Сарразака – просто райский уголок в сравнении с этим мрачным, сырым колодцем. Ну как мужчины могут думать, что женщине приятно раздеваться в пять часов пополудни в безобразной, плохо натопленной и задымленной комнате?! Если когда-нибудь Кристиан прочтет мой дневник, он будет удивлен, даже возмущен. Но я когда-то обещала себе писать все как есть. Иначе зачем вести дневник?

10 декабря 1923. – Долгий разговор с Эдме. Я уже давно хотела попросить ее рассказать мне про Паолу Бьонди, про Фанни: мне нужно знать все о «предыдущей» жизни Кристиана, в которую она посвящена больше, чем я. Правда, я не могу безоговорочно верить Эдме: с тех пор как Кристиан любит меня, я чувствую в ней непонятное предубеждение ко мне. Она, конечно, в этом не признается, да, вероятно, и сама не осознаёт его, но я-то чувствую, что она привыкла быть для него конфиденткой, советчицей и сердится оттого, что я заняла ее место. Вот почему она говорит о нем уже не с таким пылким восторгом, как прежде. По ее словам, Паола Бьонди была женщиной легких нравов, имела множество любовников и Кристиана ни во что не ставила. Эта красивая итальянка, владелица виллы близ Флоренции, в свое время предоставила Кристиану романтический павильон в саду, где он мог работать; Эдме намекнула, что именно это его с ней и связывало. Я ей не верю. Что же касается Фанни Менетрие, по словам Эдме, она любила Кристиана до тех пор, пока не убедилась, что нужна ему больше, чем он ей. Вначале их связывала общая любовь к искусству каждого из них и восхищение талантом другого. Но со временем она устала от этого человека, пренебрегавшего всеми обязанностями главы семьи. Если верить Эдме, Фанни стала искать и нашла более приземленного спутника. Девочка – ее зовут Гиацинта, и Эдме ее видела, – очень похожа на отца. Я хотела бы с ней познакомиться.

20 декабря 1923. – Решила сделать Кристиану рождественский сюрприз, который, надеюсь, приведет его в восторг. Я нашла в одном старом доме на левом берегу Сены квартирку из трех комнат, которую сняла на свое имя и которую с удовольствием обставляю теперь, бегая по антикварным лавкам. Из окон он сможет любоваться старым запущенным садом, где прячется какой-то монастырь и где прогуливаются монахини. Деревянные панели квартиры очень хороши, а полки я постепенно заполняю его любимыми книгами. Таким образом, мне нетрудно представлять себе, что я живу здесь вместе с ним. Увы! Пока это всего лишь одна из тех историй, которые я рассказывала себе в детстве, но, кто знает… Вдруг когда-нибудь…

26 декабря 1923. – Я привела Кристиана в нашу квартиру. Она ему понравилась, и его детская, простодушная радость восхитила меня. Приятно смотреть, как естественно принимает он все, что для него делается. Иногда он даже вызывает во мне ощущение, будто я его служанка. Это короткое, мимолетное чувство. Но я противлюсь ему всей душой! Словно я и впрямь взбунтовавшаяся рабыня, с ее смутной тягой к возмездию.

3 февраля 1924. – Великая радость: я уговорила Жан-Филиппа Монтеля написать музыку на либретто, которое Кристиан по моей просьбе создаст на основе своей драмы «Мерлин и Вивиана». Я уверена, что этот спектакль произведет фурор и прославит Кристиана перед широкой публикой, ведь он давно уже достоин этого. Благодаря дружеским отношениям Пуанкаре с Альбером мне удалось добиться у дирекции Опера Комик права внеочередного представления оперы. Если бы еще год назад мне сказали, что я воспользуюсь высоким положением мужа ради любовника, я бы отвергла эту гипотезу с высокомерным презрением. И может быть, тогда была бы права?

5 февраля 1924. – Вчера вечером дома, во время ужина, ожесточенный спор между Альбером и банкиром Ольманом по поводу курса франка. Я ровно ничего в этом не понимаю, но меня поразили основательность и сила аргументов моего мужа.

– Война, – сказал он, – стоила Франции большей части того, чем она владела. Логика требует, чтобы общество под названием Франция сократило свой капитал и чтобы каждый француз смирился с этой потерей, дабы спокойно пользоваться тем, что осталось. Вы же, напротив, собираетесь повысить покупательную способность франка, доведя ее, елико возможно, до прежнего, довоенного уровня и превратив нашу потерю в увеличение капитала. Это финансовая политика для сумасшедшего дома.

– И однако, – возразил Ольман, – именно эту политику проводит Пуанкаре, которого, я полагаю, вы уважаете.

– Да, – ответил Альбер, – но отношение господина Пуанкаре к франку я назову чисто сентиментальным. Это реакция лотарингца и патриота, который думает так: «Мы выиграли войну и, следовательно, ничего не потеряли – ни пяди нашей земли, ни гроша из нашего золотого запаса». Это благородная позиция, но итоги должны выражаться в точных цифрах, а не в чувствах. Если количество товаров уменьшилось, а курс франка поднялся, значит покупательная способность каждого франка понизилась. Это и ребенку ясно.

Тут даже я его поняла и восхитилась его острым умом, таким проницательным, когда это касается знакомых ему вещей. Эдме Ларивьер когда-то сказала мне:

– Вы ошиблись, не пожелав перевоспитать своего мужа вместо того, чтобы искать на стороне: материал был великолепный.

Это верно, но я не могла стать для Альбера тем, что ему было нужно.

25 февраля 1924. – Катастрофа. Альбер получил – и показал мне – анонимное письмо, разоблачающее мое «развратное» (sic!) поведение. Судя по стилю, оно написано каким-то заводским рабочим, вероятно со слов моего шофера, так как в нем содержатся вполне определенные сведения. Альбер, страшно раздраженный, сказал мне:

– Так дальше не может продолжаться. Я требую уважения к себе в моем собственном доме. Либо ты впредь будешь вести себя безупречно, либо мы разведемся. Лучше мучительная, но короткая операция, чем долгая болезнь.

Мое решение было принято мгновенно. Я не откажусь от Кристиана. Но предвижу нападки со всех сторон. Мама будет против меня, как и дядя Шарль, мисс Бринкер, Сибилла, Эдме, Ларивьер, Роланда, а может быть, увы! – и сам Кристиан. Не потому, что не любит меня, но разводиться, снова вступать в брак, консультироваться с адвокатами, собирать необходимые документы – все эти сложные процедуры испугают его. Он стремится лишь к одному – забыть о прозе жизни и всецело посвятить себя творчеству. И если мне придется вынудить его хотя бы на короткое время спуститься на землю, он меня проклянет.

27 марта 1924. – Вчера трехчасовой спор с Кристианом, ужасный, почти оскорбительный для меня, потому что он твердил одно:

– Вы же знаете, я не создан для брака. Я уже избавился от одной семьи, и не для того, чтобы погрязнуть в другой. Художник не должен жениться. Его искусство живет вечным обновлением, надеждами и потерями. А незыблемость брака губит его.

И еще он сказал: «Равновесие у нас, писателей, – это неустойчивость, а лучшая погода – ураган».

Сам себе противореча, он перемежал все это уверениями в любви, несомненно искренними. Но мне было больно. Я навязала ему ответственность за нас обоих, а это слово его ужасает. Все закончилось тем, чем и кончаются ссоры любовников, но, странное дело, я никогда еще не была настолько близка к Земле обетованной. Слезы и горе возбудили во мне какой-то яростный, неукротимый и нездоровый пыл. Однако я все же не преодолела ту «стену», хотя твердо знаю, что брак подарит мне доступ в рай. До сих пор меня сковывало в объятиях Кристиана сознание незаконности, непрочности нашей тайной любви. Зато в полноте и спокойствии нашей совместной жизни все обязательно наладится.