Вещий Олег - читать онлайн книгу. Автор: Борис Васильев cтр.№ 84

Князь Воислав как-то вдруг съежился, опустив плечи и уронив голову на грудь. Он знал непреклонность своего первенца и с ужасом думал о том, какие беды принесет всем кривичам его неуемная ярость.

– Я еду навестить матушку. – Урмень встал. – Передать ей поклон от тебя?

Воислав молчал.

– Молчишь? – Урмень грустно улыбнулся. – А ведь ты и сейчас все еще любишь ее, иначе сделал бы меня холопом, а не княжичем-изгоем. Она по-прежнему прекраснее всех на свете.

Низко поклонился князю, так и не нашедшему в себе сил посмотреть на сына в последний раз, и вышел.

Через день по выезде из Смоленска в ранних осенних сумерках он достиг уединенной усадьбы. Здесь его встретили мать, немногочисленная челядь да совсем уж малая охрана.

– Где Одинец, матушка? – спросил Урмень, едва переступив порог. – Он исполнил мое повеление?

– Одинец уехал. – Мать улыбнулась. – А повеление – в моих покоях. Хочешь пригласить ее к застолью?

– По ее вине погиб отважный витязь, но целилась она в любовь моего побратима.

– Ее заставил это сделать Хальвард, мой сын. Она сама все мне рассказала со слезами и раскаянием.

– И ты веришь ей, матушка?

– Верю, мой сын. И хочу, чтобы ты пригласил ее к семейному столу. Мое сердце говорит мне, что ты нашел то, о чем и не помышлял.

Урмень молча всмотрелся в ее улыбающееся лицо, молча, не сняв оружия, прошел на женскую половину. Шел, звеня железом, и служанки разбегались перед ним. Но Инегельда осталась там, где стояла, склонившись в низком поклоне. Он долго смотрел на стройную девушку в светлом платье, на золотые, рассыпанные по плечам волосы.

– Подними лицо.

Инегельда тотчас же послушалась. Глядела на него огромными синими глазами, не моргая. Она знала, что ей не миновать этой встречи, заранее подготовила к ней матушку Урменя слезами и бурным раскаянием, но такого могучего темно-карего витязя увидеть не ожидала. Тогда, при спасении от верной гибели, она уже обратила на него внимание, но, отдохнув, окрепнув и узнав, кто он такой, ощутила сейчас незнакомое ей доселе томительное волнение, от которого вдруг замерло сердце. А потом кольнуло, два раза, и она перевела этот двойной укол на известный девичий язык: «Это ОН».

– Матушка просит тебя разделить с нами семейную трапезу, – сказал он и тут же вышел, чувствуя, что через мгновение ему будет еще труднее это сделать.

За столом говорила только мать, уловив, что молодые люди склонны промолчать все застолье. Инегельда вообще не поднимала глаз, Урмень урывками поглядывал на нее, но разговор поддерживать не спешил. А спросил вдруг:

– Кто ты?

– Я… – Девушка отложила нож, коротко глянула через стол. – Я не признавалась никому, потому что опозорила род свой. – По пушистым щекам медленно сползли две слезинки. – Я – Инегельда, дочь воеводы Орогоста. Ты – первый, княжич Урмень, перед кем я открыла свою тайну.

– Как дочь Орогоста попала в Старую Русу?

– Я ехала к родичам, когда меня захватили люди Хальварда и через Смоленск переправили в Старую Русу. Хальвард требовал, чтобы я… – Она запнулась. – …отравила Неждану. Я рыдала и отказывалась, пока он не отправил меня к палачу. Нет, меня не пытали. Меня заставили смотреть, как пытают других. И… и я не выдержала, княжич, Хальвард нашел верное средство. Измученная тем, что видела и слышала, я дала обещание Хальварду исполнить его волю, и он сделал так, чтобы я под видом рабыни попала в дом Нежданы. Я приготовила отравленное зелье, но не смогла протянуть его Неждане. Просто поставила и сбежала куда глаза глядят. И меня, на счастье, нашел Одинец.

– От твоего яда погиб безвинный.

Застонав, Инегельда закрыла глаза. Из-под длинных ресниц неудержимо катились слезы.

– Сделанного не воротишь, сын мой, – вздохнула мать. – Девочка собственными страданиями искупила свой тяжкий грех.

– Общий враг для меня важнее общего друга. – Урмень встал из-за стола, низко склонился перед матерью. – Благодарю тебя, светлая матушка моя. Дозволь заночевать на ближнем сеновале.

Последние слова он произнес, посмотрев на Инегельду, и вышел. Женщины остались одни, и мать открыто любовалась вдруг ярко заалевшей девушкой. И тихо сказала:

– Я благословляю тебя, дочь моя.

Ночью Инегельда пришла к Урменю. И он знал, что она придет, и она знала, что придет, и, вероятно, поэтому они в молчаливом яростном безумии буйно не спали до рассвета.

– Я поклялся мстить русам, и прежде всего – Хальварду. Теперь – особенно.

– Я пойду с тобой, мой княжич. Я владею мечом и конем и не буду тебе обузой, что бы с нами ни случилось. Поверь, мы уже не можем расстаться.

Вероятно, впервые в жизни Инегельда говорила с такой опустошительной искренностью, потому что никаких иных мыслей и впрямь не было в ее голове, что так уютно лежала сейчас на плече Урменя. Он так ее и понял и крепко прижал к себе.

– Мы будем скрываться в лесах у бродов и переправ. И налетать, как буря, по моему кличу. Знаешь, как я умею кричать?

– Верю, но твой крик, мой княжич, очень скоро будут знать все. Ты лучше свисти.

– Как?

– Вот так!

И Инегельда, вскочив, свистнула столь звонко и оглушительно, что в усадьбе враз залаяли все собаки, вскочила челядь и в своих покоях проснулась матушка. И торжественно перекрестилась:

– Благодарю тебя, Господи. Теперь я приму смерть без страха за сына моего.

«Годхард – не Хальвард, воевода…»

Если бы Хальвард услышал эти слова! Если бы слышал – кто знает! – может быть, он тогда бы не забился в последнем усилии, не выскочил бы в последних судорогах из невода, попав вместо чистой воды на прибрежный песок. Если бы…

Годхард был прекрасным исполнителем чужих мыслей. Преданным, старательным, ловким, расчетливым, осторожным. А Хальвард сам рождал мысли, сам продумывал их, подбирал исполнителей и – терзался новыми мыслями. Последнее время, правда, мысли все чаще стали заменяться мечтаниями, которые в конце концов вырвались из-под его воли, в какой-то степени подчинили его себе, и Хальвард полетел в пропасть, лишившись всего, кроме собственной усадьбы, ставшей местом его заточения.

Однако еще раньше, там и тогда, когда прогремел гнев конунга, он отдал повеление сыну, утратившему имя, немедленно прибыть в Старую Русу и сказал Годхарду, кого следует послать в Киев. Однако к тому времени никакого Безымянного в Киеве уже не было: он плыл в печальном караване, доставлявшем на родину тело брата конунга рогов. Плыл, ясно представляя, какие муки ожидают его в конце пути, а потому в сумерках, еще более плотных от зарядившего дождя, бесшумно скользнул в воду и исчез без следа. Хальвард предполагал такой исход, а потому судьба сына на этом отрезке событий его беспокоила мало. Куда меньше, чем вопрос, заговорит ли под пытками Ахард. От его откровений зависело очень многое, и поэтому Хальвард всячески тянул, передавая Годхарду свои многочисленные сети, разбросанные не только по земле русов. Он разыгрывал молчаливое отчаяние, головную боль, провалы памяти, выдавая своих лазутчиков и соглядатаев чуть ли не поштучно. И ждал, ждал.