Рудольф Нуреев. Неистовый гений - читать онлайн книгу. Автор: Ариан Дольфюс cтр.№ 109

Невероятным спросом пользовалась балетная обувь Рудольфа. Для любого балетомана это фетиш, который при стартовой цене в 30–40 долларов был вполне доступным. Но надо учесть тот факт, что при жизни Нуреев никогда не раздаривал свою балетную обувь. Вот почему торги шли в наэлектризованной обстановке. Одна пара, «очень грязная и сильно изношенная», как указывалось в каталоге, но надписанная «Нуреев», при стартовой цене в 40 долларов была продана за 9200 долларов! То есть почти в двести раз превысила оценочную стоимость {840}.

Распродажа имущества из парижской квартиры Нуреева была запланирована на два месяца позже. Опасаясь, что в Лондоне не будет такого ажиотажа, как в Нью‑Йорке, Christie's удвоил стартовые цены. Дополнительно были изготовлены и пущены в продажу (вне аукциона) рубашки‑поло и сумки с логотипом Нуреева, шарфы с его инициалами.

Как констатировала уже знакомая вам Джоан Бридгман, «все было не так, как в Нью‑Йорке». «Не было ни очередей, ни вечерних платьев. Не было никакого ажиотажа и аплодисментов, как в театре. Некоторые места в зале пустовали, телевидение появилось только в первый вечер. Обстановка была столь же спокойной, как в английском поезде» {841}.

Не нашли своих покупателей старинные платья и жакеты XVIII века. Большинство предметов мебели было продано по оценочной стоимости. Многие картины ушли с минимальной прибылью, четыре картины Теодора Жерико вообще были сняты с торгов. Но, несомненно, были и удачи — в частности, за 80 тысяч долларов был продан портрет маркиза де Брольи работы Наттиера.

Как и в Нью‑Йорке, особое внимание привлекли личные вещи танцовщика. Разумеется, фотографии, дирижерские палочки (в четыре раза превысили стартовую цену), два ярких канапе, кожаный портфель с инициалами RN и даже пустая кредитная карта (в десять раз больше стартовой цены)…

Большой спрос имели балетные туфли Нуреева. Стартовые цены значительно отличались от нью‑йоркских. Устроители в среднем просили по 400 долларов за пару, но на торгах цены поднимались не более чем в четыре раза. Все рекорды побила пара «сильно загрязненных и изношенных, залатанных на больших пальцах и пятках» туфель — ее продали за 18 619 долларов. Некий американец из Лонг‑Айленда приобрел двадцать пар балетной обуви за 123 337 долларов; покупатель обещал подарить их одной из балетных школ.

Как ни странно, сценические костюмы Нуреева в Лондоне спросом не пользовались. Ни один из пятнадцати выставленных на продажу камзолов из «Лебединого озера», «Дон Кихота» и «Раймонды» не перешел планку предложенной цены. Костюм из черного бархата для «Лебединого озера» был приобретен за 5 тысяч долларов (точно такой же в Нью‑Йорке продали за 30 тысяч). Даже знаменитый черный плащ из «Жизели», который был так памятен многим благодаря особой манере Нуреева обращаться с ним, был продан всего лишь за 4965 долларов.

В общей сложности в пользу BPF поступило 3,1 миллиона долларов, тогда как RNDF удалось собрать 8 миллионов. Три миллиона в Европе и восемь в Америке — почему такая разница?

Джоан Бридгман объясняет это просто: «Экстравагантная нью‑йоркская квартира Нуреева была подобна театральной сцене, она не несла печати личности. Не было ни посуды, ни штор [на продажу…]. И напротив, в Париже была квартира, где он жил. Там были столовые приборы, ведерко для льда, подушки, портфель… Нам было невозможно не видеть за этими вещами человека, который теперь лежит в могиле. […] Самое мрачное из всего — это картины, мужские ню. Все они были приобретены Нуреевым ради наполнявшего их эротического содержания, и, глядя на них, присутствующие на аукционе тотчас же вспоминали о причинах, приведших его к смерти. […] Было больно представлять, глядя на этих обнаженных самцов, как неотвратимо угасали его силы…» {842}.

Американцы видели торги как почитание идола, британцы же воспринимали их как повторную смерть с неприятным, тошнотворным душком.

Распыление имущества Нуреева на этом не закончилось. Вполне логично, что предметы‑фетиши, купленные в ажиотаже, начинали надоедать своим новым хозяевам, и они снова выставляли их на продажу. Так, в 2000 году на лондонском аукционе появились расписные кордуанские кожи для обивки стен, которые значительно выросли в цене {843}. В 2002 году на продажу была выставлена медная ванна Викторианской эпохи из нью‑йоркской квартиры, но ее цена осталась прежней {844}. На торгах 2003 года снова появился бархатный камзол из «Спящей красавицы», но на его продаже владельцы ничего не выиграли. Что касается дирижерских палочек, то они потеряли до четверти своей стоимости. Сандалии из «Послеполуденного отдыха Фавна» и сапожки из «Петрушки» ушли без торгов. Ни одна личная вещь из гардероба Нуреева (кожаные брюки, рубашки, шляпы) так и не нашла покупателей. В 2006 году на аукционных сайтах в Интернете еще можно было найти сценические костюмы танцовщика, переходившие из рук в руки.

В декабре 2001 года во время одного из лондонских аукционов Sotheby's много важных предметов, ранее принадлежавших Рудольфу и Марго Фонтейн, продала Джоан Тринг, британская ассистентка Нуреева в 1962–1971 годах. Среди них — его первый паспорт беженца, которым он пользовался между 1961 и 1963 годами (продан за 2780 долларов), телеграмма на русском языке от его матери, датированная 1962 годом, в которой Фарида умоляла его вернуться, телеграмма от сестры Рудольфа, также по‑русски, в которой она сообщала о смерти отца в 1968 году (последний лот ушел за 1915 долларов, втрое превысив стартовую цену). Также были выставлены фотографии из России, сделанные до 1961 года, а кроме того, знаменитые фотографии Ричарда Аведона, запечатлевшие Нуреева обнаженным.

В 1995 году Давид Льюэллин, отвечавший за лондонский аукцион, признался: «Из всех мест, где мне приходилось оценивать имущество после смерти владельца, именно в доме Нуреева у меня было очень сильное ощущение, что хозяин может вернуться с минуты на минуту».

Конечно, логика требовала, чтобы в квартире танцовщика было устроено «мемориальное место», как говорил сам Рудольф. «Мемориальное место» относится к числу его последних пожеланий, но без указания конкретного адреса. Квартира на набережной Вольтера более, чем другие, была пронизана его присутствием. Но как только из комнат была изъята обстановка, квартира уже больше не имела того шарма, а значит, не было и оснований сохранять ее.

В конце девяностых, когда проходил аукцион, многие представители артистического мира возмущались, видя, как с попустительства фондов разбазариваются предметы огромной важности, связанные с Нуреевым. Многие считали, что редкие костюмы и фотографии нельзя было выставлять на торги. Андре Ларкье, бывший администратор Парижской оперы, которому Нуреев поручал создание «мемориального места», был возмущен, увидев, что в активах не осталось ничего, что можно было бы увековечить. Правда, еще до начала американского аукциона ему предложили участвовать в выборе предметов, подлежащих снятию с торгов. Таким образом удалось сохранить несколько костюмов, восточных шалей, кимоно и килимов, которые он так любил, кое‑какие книги, партитуры и фотографии. Но и за эти вещи пришлось раскошеливаться. Абсурдным было и то, что некоторые лоты фонды покупали у самих себя.