Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника - читать онлайн книгу. Автор: Мария Баганова cтр.№ 47

– Я не безумна! – запротестовала она. – Это все Чертков… Каких усилий мне стоило согласиться пустить в дом этого идиота и как я старалась взять себя в руки! Невозможно, он просто дьявол, я не выношу его никак! Из-за него и Левочка стал мрачен, это из-за него он ушел, из-за него он теперь болен… Он по-прежнему не хочет меня видеть?

– Простите… Но нет.

– Я знаю, что не хочет. А это все Чертков… Он ведь влюблен в него.

– Я не понимаю?

– А вы еще не догадались? Левочка влюблен в этого негодяя. – Софья Андреевна смотрела мне прямо в глаза. – Лев Николаевич писал у себя в дневниках… – Она полезла куда-то вниз, где под полкой стоял небольшой саквояж, и достала оттуда какие-то бумаги. – Смотрите, я все выписала, вот тут: «Я никогда не любил женщин… но я довольно часто влюблялся в мужчин…» Я один раз сказала Левочке о причинах моей ревности, даже принесла ему страничку его молодого дневника, 1851 года, в котором он пишет про какого-то Дьякова, которого он хотел «задушить поцелуями и плакать…» Я думала, что он, как доктор Маковицкий, поймет мою ревность и успокоит меня, а вместо того он весь побледнел и пришел в такую ярость, каким я его давно, давно не видала. «Уходи, убирайся! – кричал он. – Я говорил, что уеду от тебя, и уеду…» Он начал бегать по комнатам, я шла за ним в ужасе и недоумении. Потом, не пустив меня, он заперся на ключ со всех сторон. И то и дело повторяет, что Чертков – самый близкий ему человек! Чертков – а не жена! Ах, как я радовалась, когда этого идиота выслали! Тогда они хотя бы физически не были бы близки [8] … Но его вернули… – Она горестно всплеснула руками.

– И вы полагаете? – Я был крайне удивлен, хотя общая картина складывалась.

– Я полагаю, что он изо всех сил старается понравиться Черткову! – доверительно сообщила Софья Андреевна. – Что он потерял себя! Несчастный старик порабощен деспотом – Чертковым. А притом, когда еще в молодости он писал в дневнике, что, быв влюблен в приятеля, он, главное, старался ему понравиться и не огорчить его, что на это он раз потратил в Петербурге 8 месяцев жизни… Так и теперь. Ему надо нравиться духовно этому идиоту и во всем его слушаться. – Она перевела дыхание. – Ах, как он изменился! По отношению же к людям он постольку с ними хорош, поскольку ему льстят, ухаживают за ним и потакают его слабостям. Всякая отзывчивость исчезла. Он ненавидит не только меня, но и всех женщин… Знаете, что он тут говорил?

Я был весь внимание.

– Говорил не так давно, что идеал христианства есть безбрачие и полное целомудрие. На мое возражение, что два пола созданы богом, по его воле, почему же нужно идти против него и закона природы, Лев Николаевич сказал, что кроме того, что человек животное, у него есть разум, и этот разум должен быть выше природы, и человек должен быть одухотворен и не заботиться о продолжении рода человеческого. В этом его различие от животного. И это хорошо, если б Лев Николаевич был монах, аскет и жил бы в безбрачии. А между тем по воле мужа я от него родила шестнадцать раз: живых тринадцать детей и трех неблагополучных. Иногда смотрю я на него, и мне кажется, что он мертвый, что все живое, доброе, проницательное, сочувствующее, правдивое и любовное погибло и убито рукою сухого сектанта без сердца – Черткова.

Я не мог не заметить, что мысль о сектантстве и мне приходила в голову.

– Жить делается невыносимой, – продолжила Софья Андреевна. – Точно живешь под бомбами, выстреливаемыми господином Чертковым, с тех пор как в июне Лев Николаевич побывал у него и совсем подпал под его влияние. А все началось с того, что этот деспот отобрал все рукописи Льва Николаевича. Затем отобрал дневники, которые я огромнейшим трудом вернула. Он убедил Левочку написать отказ от авторских прав и этим вынул последний кусок хлеба изо рта детей и внуков в будущем. Но дети и я, если буду жива, отстоим свои права. Изверг! И что ему за дело вмешиваться в дела нашей семьи? Потом он задерживал у себя, сколько мог, самого Льва Николаевича и наговаривал и в глаза и за глаза на меня всякие злые нарекания, вроде что я всю жизнь занимаюсь убийством моего мужа… Вот, вы глаза отводите, почему?

– Он и при мне это говорил, – признался я.

Она горестно всплеснула руками.

– Что-то еще выдумает этот злой фарисей, раньше обманувший меня уверениями, что он самый близкий друг нашей семьи. В какой-то сказке, я помню, читала я детям, что у разбойников жила злая девочка, у которой любимой забавой было водить перед носом и горлом ее зверей – оленя, лошади, осла – ножом и всякую минуту пугать их, что она этот нож им вонзит. Это самое я испытываю теперь в моей жизни. Этот нож водит мой муж; грозил он мне всем: отдачей прав на сочинения, и бегством от меня тайным, и всякими злобными угрозами… И вот – осуществил! Сбежал! Вот он – нож!

Я провел с Софьей Андреевной еще немного времени. Мне пришлось снова прибегнуть к опию, и я воспользовался ее «большой стклянкой». Потом вернулась Татьяна Львовна, и графиня осталась на попечение дочери, а проводить меня вызвался один из сыновей Толстых, не тот, с которым я разговаривал ночью на перроне – другой.

– Должно быть, вы уже успели понять, что наше знаменитое семейство вряд ли соответствует библейским идеалам, – заговорил он со мной.

– Я – врач, и мне приходится частенько видеть изнанку жизни, – пожав плечами, ответил я.

– Отец не всегда был таким, – грустно заметил Михаил Львович. – Мама утверждает, что мы уж и не застали времени расцвета таланта отца. Все, что мы от него слышали – это ежедневные порицания пустой, барской жизни, обжорства, обирания трудового народа и нашей якобы праздности. Хотя, какая тут праздность? Он заставлял нас работать в поле, учить крестьянских детей – и мы повиновались. Мама даже надорвалась и заболела от этого. Андрей воевал, за храбрость награжден святым Георгием, Маша… сестра моя старшая Маша умерла, потому что заразилась тифом, работая в больнице. Но отцу все недостаточно! Стоит нам поехать на лошадях купаться, так он непременно вспомнит, что у Прокофия околел последний мерин и ему не на чем «вспахать загон», за обедом заговорит, что вот «мы объедаемся котлетами да разными пирожными, а в Самаре народ тысячами пухнет и умирает с голода»… Всегда мрачный, задумчивый, больше молчит, но если разговаривает, то говорит только о «своем»…

– А что вы думаете о Черткове? – поинтересовался я.

– А что тут думать? Сектант! – ни на минуту не задумался Михаил Львович. – Его мать после смерти нескольких домашних нашла утешение в секте евангелистов. Так что он хорошо знаком с механикой этого дела! Я согласен с мама́: это тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью опутавший отца. Вы знаете о том, что ни одна новая строка, написанная папа́, не может появиться в печати без разрешения ученика? Он один имеет дело со всеми русскими и заграничными издателями. Чертков лично подбирает переводчиков, следит за производством работ по изданию произведений, назначает даты появления в свет публикаций. Его даже прозвали «единственным министром» Толстого. Для нашего семейства он злейший враг… Для всех, кроме Саши. Она целиком под его влиянием. Ох… почему, узнав, что отец в Шамордино, я не поторопился? Надо было напрямик, сразу, на лошадях, не ждать поезда… Ведь мог бы приехать туда одновременно с Сашей или даже раньше… Теперь я жалею, что этого не сделал.