Последний часовой - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 49

Но от терпения вянут женщины и старятся мужские сердца. Бывает, вот оно, пришло. А у тебя нет сил радоваться. Выйдет в свет жена сенатора и члена Государственного совета Елизавета Андреевна Бенкендорф, урожденная Донец-Захоржевская. Некогда красавица и хохотунья. А теперь располневшая и подурневшая после родов. И что? Будет важничать? Или стесняться самой себя? Все хорошо в свое время. Еще десять, пять лет назад…

– Шура, я знаю, что ты совершенно не ешь на службе. – Ее слова вывели мужа из задумчивости. – Кончится тем, что я буду вызывать кого-нибудь из твоих адъютантов и передавать с ним теплый обед.

Александр Христофорович захохотал.

– Как ты себе это представляешь, матушка? Сидят члены Следственного комитета, обсуждают показания, а я вдруг за общим столом начинаю разворачивать твои полотенца, греметь крышками от кастрюлек и вонять борщом? Другим будет обидно.

– Я не подвизалась кормить всю вашу ораву, – с достоинством парировала дама. – Возьми хотя бы бутерброды.

– Думаю, сегодня меня покормят у государя. Дело спешное. – Муж постучал по фуляру и чмокнул Лизавету Андревну в щеку.

Сани уже въезжали во двор. Не стоило опаздывать.

* * *

Зимний дворец.

Хуже всего, что Долли, которую Меттерних ждал с юношеским нетерпением, в Петербург не приехала. Это был удар. Вместо нее прибыл муж, граф Ливен. Один. Что удивительного? Посол исполняет свои обязанности. При чем здесь жена? Но тот, кто знал графиню, ее роль и место, чувствовал в случившемся знак. Дарью Христофоровну предусмотрительно оставили в Лондоне, чтобы не сделать австрийскому канцлеру компании. Исключить поддержку на переговорах.

Клеменс оценил жест. Но кроме политики была жизнь. Семь лет, которые он не готов забыть. Память принадлежит ему одному. Вернее, им одним. Третий – царь ли, муж ли – лишний.

Меттерних рассчитывал проститься. Как делают порядочные люди. Слова благодарности. Обмен письмами. Но нет. Даже это отняли! Клеменс знал, как поступить. Он передаст эпистолы Христофору Андреевичу, тот вручит ему такой же конверт от своей жены. Не распечатав. Даже не полюбопытствовав, что там. Всем все известно. Каждый должен с достоинством доиграть роль до конца.

Утром канцлер перечитал ее письма. Вот 1818 год, после Аахена. «Добрый друг, как удивительно переменился мир. Как я переменилась! Встреча с вами стала моим самым дорогим и глубоким воспоминанием. Четыре года назад в Лондоне вы показались мне таким холодным и устрашающим. Вы назвали меня большой, худой и любопытной женщиной. Неужели правда?»

Смешно вспомнить. Да, она ему ужасно не понравилась. Когда у дамы на лице – анатомия болезни, любой отступит. Но 22 октября на рауте у графини Нессельроде им довелось говорить. Странное это состояние, когда двое, вдруг сцепившись языками, осознают, что, кроме них, другие не понимают ни слова. Наполеон был на Святой Елене, но все продолжали бояться, а Клеменс уже знал – мир изменился навсегда. Долли тоже. Ее прозорливость поражала.

«Мое сердце бросилось тебе навстречу. Прежде я видел тебя, но не всматривался. Ты глядела сквозь меня, не замечая. Один бедный Бонапарт послужил нам посредником».

Ловкая Долли! Она не упустила случая. На следующий день вся дипломатическая компания отправилась в Спа на воды. Экипаж австрийского министра пострадал при переезде первой же канавы. Сломанная ось, слетевшее колесо. Всякий готов был распахнуть перед ним дверцу своей кареты. Но графиня сделала это первой. Сначала они только говорили… Потом, уже потрясенные друг другом, обедали в дрянном кабачке, где Клеменс открыл в спутнице зверский аппетит. Если ему после близости требовалась хорошая сигара, то ей – цыпленок на вертеле! «Я уже не могу не видеть тебя. Лгу всем, что мой экипаж не готов, только бы продолжать путь вместе».

Из Аахена Ливены уехали в Брюссель в свите вдовствующей императрицы Марии Федоровны. «Холодный, пустой день. Я нашел тебя, чтобы потерять. Прошлое, настоящее и будущее – все против нас». Ему казалось, они не встретятся. Но Ливены вернулись, и Долли без предупреждения явилась в его театральную ложу.

То был рассчитанный ход. Больше всего Клеменс хотел ее видеть, потому что знал: это невозможно. И она выглянула из-за складок бархатной портьеры. Всего на несколько минут. «Ты принадлежала мне. Не спрашивай меня, что я испытывал. Если бы ты не чувствовала того же – не отдалась бы так стремительно».

Дела призывали Клеменса в Вену. Русский посол с женой ехали в Париж. «Твой император! О, как я его ненавижу! Он собирается в Австрию. И мне туда же! Из-за его идей я лишен пары вечеров наедине с тобой!»

С этого дня Лондон, такой прежде желанный, стал для Долли пустыней. «Если бы ты мог оказаться здесь летом! Сколько бы нам представилось случаев для встречи! Вчера ночью я возвратилась в наш дом в Мидлтоне. Светила луна, я сидела на балконе спальни. Она могла бы стать твоей, ты вошел бы, мы бы тихо сказали друг другу несколько слов… Мне снилось, что из опасения быть услышанным ты взял меня на колени и шепчешь в самое ухо. Я чувствовала биение твоего сердца под своей ладонью и проснулась оттого, что мое едва не выскакивало из груди».

Расстояние охлаждает пыл. «Мы научились довольствоваться малым. Я так редко могу сказать тебе: добрый день – что прихожу в восторг от случая писать без свидетелей. Бывало ли, чтобы тебя обожала женщина, а ты не мог ответить на ее страсть? Какие чувства она у тебя вызывала: раздражение, презрение, жалость?»

Долли боялась его потерять! Смешно. В конечном счете именно он потерял ее. Но тогда письма-жалобы, письма-просьбы доставляли ему удовольствие. «Я любил много и многих. Княгиню Багратион, Каролину Мюрат, маршальшу Жюно, герцогиню Саган. И все скандально. С шумом, дуэлями, побочными детьми. А женился без чувств. На внучке канцлера Кауница – и только ей хоть чем-то обязан».

Пока он изображал ментора, Долли шаг за шагом завоевывала британский Олимп. В Вероне она уже держала свой салон. «Я люблю движение и болтовню. Что тут дурного? Общество важных персон льстит моему самолюбию. Каждый вечер конгресс собирается у меня. Вы сами через графа Нессельроде предложили сделать мой дом центром людей нашего круга». Именно там они перестали прятаться. Открытость – лучший щит, ведь о них уже говорили в свете. Обезоруживая сплетников, Меттерних писал жене: «Клянусь, графиня Ливен – мое единственное общество. Каждый вечер я провожу у нее на глазах всего дипломатического корпуса».

Кто бы мог подумать, что их рассорят проклятые греки?!

Теперь Клеменс намеревался вернуть письма. Утром у него было назначено рандеву с Христофором Андреевичем. Высокая худая фигура двигалась навстречу канцлеру по Большому залу Невской анфилады.

Два церемонных поклона.

– Жена просила вручить вам этот конверт. – Граф Ливен протянул собеседнику увесистый сверток.

Его желчь и нежность за семь лет!

– Ваше сиятельство не откажется принять на себя обязанность курьера? Вот то, чего госпожа графиня ждет в ответ.