Волк - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Якушин cтр.№ 65

— Тяжелые травмы у Комалетдиновой были. Очень хотела видеть вас! До самого последнего момента ждала, надеялась…

На улице я разворачиваю записку и читаю: «Гена, я как только тебя увидела, подумала, что знаю тебя всегда. Знаю тебя с самого раннего детства, когда мы жили еще на нашем хуторе в лесу. И почему-то я особенно хорошо помню, как мы стояли вместе с тобой на коленях перед иконой Пресвятой Богородицы. Как хорошо нам там было. Не расстраивайся и ни о чем не жалей. Я знаю, что ты женился, и слава Богу! Тебе ведь нужна настоящая жена, а не такая…

Прости меня, а я тебя уже давно простила, хоть ты и ни в чем передо мной не виноват. Самое главное. Ты должен знать, что я Кречетова Лариса Ивановна. Кроме тебя, у меня близких нет, и хоронить меня придется тебе. Похорони меня по православному обряду как русскую. Целую. Кречетова Лариса. Жалко, что при жизни не удалось тебя поцеловать».

Скомкав и сунув в карман записку Стопарика, я упираюсь лбом в стену больницы и в бессилии рыдаю, как ребенок. Выплакавшись, я вытираю слезы, хватаю такси и мчусь на швейную фабрику к Юлии Потаниной, которая все еще комиссарит. Влетаю в комитет комсомола и кричу:

— Стопарик умерла, Юля!

— Какой Стопарик? Чего ты орешь? Объясни, толком, — глядит на меня ничего не понимающими глазами Потанина.

— Лора, ну, Комалетдинова, умерла. Я из больницы.

— Сядь, успокойся! Здесь дело сложное. Не простая эта девица, оказывается. Подбила она двух учениц, почти малолеток, и стали они в кафе и ресторанах с мужиками знакомиться и что-то им в спиртное подливать. Потом уводили этих мужиков с собой, а когда те теряли сознание, грабили их. Но на ком-то прокололись. Лорке, как заводиле, и досталось. А малолеткам, так, по соплям парни надавали. Следствие сейчас идет. Неприятности у меня, конечно.

— Кто конкретно ее бил, знаешь?

— Откуда?! Я же тебе говорю, что следствие идет.

Я еду на Можайку и, не заходя к родителям, поднимаюсь на чердак и вскрываю тайник. Я беру ствол, кольца с серьгами, браслеты, валюту и направляюсь к Сове. Кира Николаевна встречает меня выражением сочувствия по поводу случившегося со Стопариком и тут же оговаривается: что поделаешь — профессия. Она усаживает меня за стол и наливает рюмку водки.

— Я догадываюсь, зачем ты пришел. Хочешь разделаться с теми, кто убил девочку, так?

— Так! — отвечаю я.

— Ты хочешь, чтобы я назвала тебе убийц и дала их координаты. Так?

— Так!

— А ты знаешь, что год назад в зоне убили моего брата? Мне указали убийцу. Но я не тронула его, хотя, сам знаешь, могла бы. И почему? Потому что настоящий его убийца я. Я родного брата сделала бандитом. Меня вывела на воровскую дорожку война, голод, а его я. Мы же с ним ни в чем не нуждались. И мне бы, как и положено еврейке, отправить брата в музыкальную школу, чтобы учился он играть на скрипке, или сделать из него первоклассного портного, а я… — Сова, вся трясясь выбегает из комнаты. Я выпиваю водку и направляюсь к выходу.

— Постой, не уходи, — слышу я голос Киры Николаевны из другой комнаты. — Я сейчас.

Она возвращается к столу уже припудренная, с твердо сжатыми губами и спрашивает:

— У тебя ствол с собой?

— Да!

— Дай. — Я достаю его и кладу перед Совой. — Я забираю эту пушку у тебя. Не возражай. Твое отношение к Лоре не лучше, чем мое к брату. Не много ты потратил времени и энергии, чтобы устроить девчонку на фабрику. А сколько за эти годы ты уделил ей внимания? Ты хоть раз с ней встретился? Ты поинтересовался, как, на какие шиши она живет?! Ладно, не вешай, парень, нос. Живи! У тебя жена, ребенок. Живи ради них.

— Кира Николаевна, возьмите и это, — я выкладываю перед ней на стол все, что вынул из тайника, — и похороните Лору по православному обряду. Она Кречетова Лариса Ивановна. Все!

Я выхожу на улицу, чувствуя такое отвращение к себе и такое желание напиться до чертиков, что тут же заворачиваю в первый попавшийся продовольственный магазин. Но подойдя к кассе, я не обнаруживаю в своих карманах ни рубля. «Что же, пойду к ребятам в молодежное кафе „Аэлита“. Все-таки я один из создателей его, — решаю я. — Не откажут, думаю, в беде!»

Утром, ничего не помня о вчерашнем, я просыпаюсь дома в своей постели. Нет, нет, я помню странный сон. В нем были лошади. Две лошади. Две скачущие по синему снегу Шарлинских холмов лошади. Снег, изорванный в клочья и перемешанный с землей, яростно летит из-под копыт этих лошадей. Молодая кобылица то становится на дыбы, то вдруг замирает и, напрягая шею, вытягивает к возлюбленному свою прекрасную, будто вырезанную из черного камня, голову. А конь внезапно бросается в галоп, уносясь от любимой, словно шаровая молния.

Марина прямо в постель подает мне крепко заваренный чай и бутерброд с толстым слоем сливочного масла, а потом спрашивает:

— Тебе очень плохо? Скажи! Что случилось? Может, я чем-то помогу. Когда тебя, пьяного, привели домой какие-то незнакомые мне парни, ты проклинал себя за то, что из-за страха за работу побоялся сам хоронить Стопарика.

Я, ничего не отвечая жене, выпиваю только чай и встаю с постели.

— Гена, не пей, пожалуйста, больше так. У нас же ребенок, — говорит Марина.

Я выхожу из дома. С похмелья меня мутит и бьет дрожь. На улице сырой туман. Снега мало. Он лежит грязный на обочинах мостовой и возле деревьев.

— Когда кончится эта гнилая зима, — зло бормочу я, а мозги таранит дурь. «Вот умирает Стопарик, и ничего не меняется. Солнце утром встает, а вечером садится. Сам человек ничего не решает. За него все решается, будто он вещь, предмет, камень. И изменить свою судьбу человечишко не в состоянии. Он, появившись на свет помимо своей воли, влачится по заранее намеченному ему пути, заканчивающемуся на кладбище.

Может, и мне пора выходить из игры?.. Идиот! Будто ты не знаешь, как бы ни жил человек, он всегда хочет жить еще лучше.

Жена просит, расскажи да расскажи, что случилось! А разве ей можно такое рассказывать? А если и начну рассказывать, разве она выслушает до конца? Разве поймет? И какой толк, что я сижу один, отгородившись от нее высоченным забором? А может, ей нужна помощь?

И что это на меня нахлынуло? Все это нытье! У меня есть сын, хорошая работа. Меня любит жена, и я ее люблю! Вот тебе и счастье. Что тебе еще надо? Видно, я слепой и не замечаю своего счастья, ною, жалуюсь неизвестно кому!

Да и что я могу сейчас? Только ныть. Я дом с выбитыми и вылетевшими от ветра и сквозняков стеклами, опутанный паутиной. Кроме внешней оболочки у меня ничего нет!

А был ли я хоть раз счастлив в жизни? Был и не раз. Я был счастлив всегда, когда мать пекла пироги. Пироги в духовке, а я с братьями уже жду, стою рядом с плитой. И вот мама вынимает их, и я с восхищением смотрю на пироги, румяные, веселые, красивые. И как же хочется дотронуться до них пальцем, чтобы получить капельку этого горячего счастья! „Не тронь, Гена! Они с жару! Руки обожжешь! Вот пироги отдохнут, тогда и есть будем!“ — „Разве пироги устают, что им отдыхать надо?“ — „А как же? В печке-то они пеклись, вот им и надо отдохнуть“. Мама накрывает пироги марлей, предварительно смазав их маслом, а я с братьями все хожу вокруг, и жду, и спрашиваю без конца, отдохнули пироги или еще нет…»