Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Рунов cтр.№ 87

Когда я вошел в вагон к царю, А. И. Гучков докладывал ему подробно о последних событиях. Особенно сильное впечатление на Николая II произвела весть о переходе его личного конвоя на сторону восставших войск. Этот факт его настолько поразил, что он дальнейший доклад Гучкова слушал уже невнимательно. На вопрос царя, что ему теперь делать, Гучков тоном, не допускающим двух решений, заявил: «Вам надо отречься от престола».

Генерал Н. В. Рузский при посещении войск одного из армейских корпусов.

Царь спокойно выслушал это заявление комиссара Исполнительного комитета. После долгой паузы он ответил:

– Хорошо, я уже подписал акт об отречении в пользу моего сына, но теперь я пришел к заключению, что сын мой не отличается крепким здоровьем, и я не желаю с сыном расстаться, поэтому я решил уступить престол Михаилу Александровичу.

Комиссары не возражали. Царь вышел с Фредериксом в соседний вагон, составил новый текст отречения и вернулся в вагон, в котором находились комиссары. В течение десяти минут царило тягостное молчание. Наконец, явился Фредерикс с напечатанным на машинке актом отречения, который царь тут же подписал. Комиссары предложили Фредериксу контрассигнировать (заверить. – авт.) подпись. С согласия царя Фредерикс поставил свою подпись. Акт отречения был составлен в двух экземплярах, один из которых хранится у меня, а другой был мною выдан под расписку Д. И. Гучкову.

Таким образом, в течение 24 часов Николаем последовательно было подписано три акта: в 2 часа ночи 2 марта – манифест о «даровании ответственного министерства», в 3 часа дня отречение в пользу сына Алексея и, наконец, в 10 часов вечера «отречение в пользу Михаила Александровича».

Я уже сказал, что Николай II в этот исторический день был чрезвычайно угрюм и молчалив и особенно осторожен в словах со мной. Я не могу поэтому вам передать, что чувствовал и думал в это время низложенный революцией монарх. Но общее мое впечатление таково, что с момента получения известия о том, что Родзянко, вопреки ожиданиям Николая, отказался приехать, у царя не оставалось никаких иллюзий.

Пребывание царя в Пскове было известно всем, но поразительно, с каким хладнокровием и невниманием на сей раз отнеслось к этому факту население и войска. Царь часто гулял совершенно один по перрону вокзала, и никто из публики не обращал на него внимания. Время он проводил исключительно в компании нескольких сопровождавших его свитских генералов. Я лично, как я уже сказал, избегал долго оставаться в его обществе, и наши беседы с ним носили чисто деловой характер.

Через полчаса после передачи акта отречения и отъезда комиссаров Исполнительного комитета литерный поезд отрекшегося царя направился через Двинск в Ставку, а вчера, т. е. 4 марта, в 6 часов вечера, я получил телеграмму из Ставки о прибытии его туда.

В заключение ген. Рузский показал мне подлинный акт отречения Николая. Этот плотный телеграфный бланк, на котором на пишущей машинке изложен известный текст отречения, подпись Николая покрыта верниром (лаком). Контрассигнация Фредерикса не удостоилась увековечения. По-видимому, эта подпись престарелого царского опричника показалась мало ценной комиссарам, принявшим акт отречения».

И есть еще один интересный документ – результаты бесед журналиста В. Самойлова с генералом С. Н. Васильчковским, который находился в Пятигорске и вел постоянные беседы с Н. В. Рузским с октября 1917 года почти по день его ареста в сентябре 1918 года.

«Вначале Н. В. Рузский избегал говорить о первых днях революции, – сказал генерал. – Но после того, как в Ростове М. В. Алексеев объявил о создании Добровольческой армии и мы, живя на Кавказских Минеральных Водах, оказались отрезанными от всего мира, Рузский стал опасаться, что события пойдут так, что ему не удастся в печати объяснить свою роль в трагедии отречения и что пущенная на его счет, как он под честным словом заверял, клевета, будто бы он неприлично вел себя по отношению к государю, перейдет в историю.

Он начал часто говорить о событиях марта 1917 года, сначала рассказывая отдельные эпизоды, а затем, когда Ессентуки были уже заняты большевиками, однажды, в сумерках пришел ко мне и спросил, согласен ли я взять на хранение важные документы, вывезенные им из Пскова. На другой день он принес эти документы, в течение нескольких часов читал их, сопровождая своими комментариями, и, еще раз спросив, согласен ли я их хранить, ввиду того, что он ежечасно ожидал обысков и ареста. Он сказал:

– Я знаю ваше отношение к государю и императрице и потому оставлю вам все это только, если вы теперь верите мне, что я перед ними виноват не более, чем другие главнокомандующие и во всяком случае менее, чем Алексеев. Я знаю, что обо мне говорят и при этом ссылаются на слова самого государя. Даю вам слово на этом кресте (он носил ленточку Св. Георгия), что это гнусная клевета и на меня и на государя».

После такого вступления Васильчковский, ссылаясь на слова и документы, представленные Рузским, поведал следующее:

«27 февраля, в то время, когда в Петрограде, в здании Государственной думы собрался уже на организационное собрание Совет рабочих депутатов, в то время, когда председатель думы передал делегации солдат постановление старейшин ее, в котором говорилось, что «основным лозунгом момента является упразднение старой власти», в то время, когда под председательством Родзянко по предложению Дзюбинского обсуждался вопрос об организации Временного комитета Государственной думы, – главнокомандующий Северным фронтом получил от Родзянко первую телеграмму о том, что делается в Петрограде (№ 1), а государь получил телеграмму, им же подписанную, следующего содержания: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии».

Петровская фраза «Промедление смерти подобно» так, по-видимому, нравилась Родзянке, что он ею закончил и свою первую телеграмму государю и первую телеграмму генералу Рузскому. Та же мысль о немедленном поручении составить новое правительство (не названному лицу), «которому может верить вся страна», повторяется также в обеих телеграммах, но в той, которая послана государю и должна была вызвать немедленное его решение, нет тех подробностей, какие находим в телеграмме к генералу Рузскому, от коего решение, конечно, не зависело.

Генерал Рузский берет на себя тяжелую задачу осведомить государя о полученной им телеграмме и сопровождает ее текст своими дополнениями. Рузский ни слова не говорит о «единственном выходе на светлый путь», который навязывает государю Родзянко, уже вставший во главе революционного движения. Рузский остается солдатом; он ясно и откровенно доносит о положении вещей в армии; говорит о железнодорожной неурядице, рекомендует принять меры теперь же, ибо успокоение тыла даст бодрость фронту, и предостерегает от репрессий, как от паллиатива, всегда, по его мнению, недостаточного. Н. В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди, считал, что репрессии только обостряют положение, и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и надолго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова.