Капли великой реки - читать онлайн книгу. Автор: Хироюки Ицуки cтр.№ 19

Такой человек, как отец японской этнографической науки Янагита Кунио, написал интересную работу под названием «Беседы об истории слёз». Под слезами подразумевается плач, рыдание. В опубликованной в июне 1941 г. статье «Беседы об истории слёз» Янагита Кунио отметил, что в последнее время японцы отказались от слёз. Статья начинается тезисом о том, что японцы перестали плакать, — любой имеет перед глазами подтверждение этому.

Янагита Кунио горячо интересовался японским традиционным образом жизни, легендами, сказками, и в его наследии есть шедевры, подобные «Повестям из Тоно». [30] Но он проявлял заинтересованность и по отношению к современным ему формам японского быта, обычаям, традициям.

Поэтому если он, наблюдая тогдашние нравы, отметил, что японцы в последнее время отказались от слёз, и почувствовал желание выяснить, отчего это так, то это является чрезвычайно любопытным фактом.

Моё мнение несколько расходится с выводами, которые сделал в результате своих размышлений Янагита Кунио. Ведь если год выхода статьи тысяча девятьсот сорок первый, то, как известно людям пожилым, 8 декабря 1941 года Япония атаковала гавань Пёрл-Харбор и вступила в войну с Великобританией и США на Тихом океане. Под лозунгом «Сто миллионов — одно сердце, мы все — огненный снаряд» японцы сверкнули очами, насупили брови и ввязались в рискованную спекулятивную аферу под названием «война». Вот какое это было время.

В такие времена, я думаю, слёзы только мешали, они были не нужны. Плакать, колебаться, сомневаться, опасаться, предполагать — всё это считалось непозволительным. Важно было, чтобы люди старались, стремились к цели, были сильными и здоровыми, смелыми. Такие были времена. И поэтому я думаю, что тогдашние люди, даже если им и хотелось заплакать, не могли этого сделать, обстановка не позволяла.

Ну, а в 1945 году большущий пузырь военной аферы, целый огромный воздушный шар, с грохотом лопнул и на пепелище, среди чёрного рынка, мы заново вступили в сражение, теперь экономическое.

Для того чтобы добиться истинной модернизации в нашем влажном климате, где всё пропитано сыростью, требовалось уничтожить «мокрые», слезливые отношения между людьми. А что касается людей пишущих, литераторов, то лишь высушенная до треска проза признавалась как литература современности, и мысль в ней тоже должна была быть суховатой.

Мне кажется, что тогда шёл процесс искоренения всего, что можно назвать чувствительностью, лирикой, эмоциями, сантиментами. И поэтов это тоже касалось в равной мере.

Если сейчас, через пятьдесят лет, мы оглянемся вокруг и посмотрим на результаты того, как отчаянно мы стремились к иссушенному обществу, иссушенному стилю и таким же человеческим отношениям, то увидим, что нам всё это блестяще удалось, но тут же не может не возникнуть ощущение горечи и раскаяния.

И в человеческих связях, и в литературе, да и в обществе в целом царит такая сушь, что, кажется, вот-вот пойдут трещины, — такой мир мы построили.

Так каким же будет мир, в котором нам предстоит жить дальше?

Выше я уже говорил о «грандиозном конце века», какой случается не чаще раза в тысячелетие, так вот, я думаю, что перед нами снова раскинулось послевоенное пепелище и чёрные рынки. Я не могу избавиться от ощущения, что всё это уже есть рядом с нами, только мы не видим.

Перед нашими глазами на самом деле развалины городов. Хотя мы видим возвышающиеся небоскрёбы, яркие праздничные акции, засилье моды, но на самом деле это пепелища и чёрные рынки. Я думаю, нам не повредит хоть отчасти это осознавать.

Поэтому начинать нам придётся с нуля. Всё, что в настоящее время существует, надо стереть из своего воображения, нам опять предстоит возродить на голой пустоши новую жизнь.

Произносящий подобные слова, должно быть, представляется каким-то сектантским оракулом, но таковы мои ощущения. В такой век мы живём. Однако другим я своего ощущения не навязываю. Ощущения у каждого человека свои, у всех разные.

Возьмём, например, песни. Нет одной такой песни, которая во всём мире стала бы символом нашего времени, которая задевала бы сердце каждого. Возможно, мне скажут, что я не прав, просто с годами притупилась восприимчивость. Но сам я так не думаю. Даже если и есть люди, которые такую песню знают и, слушая её, от всей души наслаждаются, чувствуя, как мелодия заставляет трепетать всё тело, мне заранее хочется сказать им, что было время, когда песни в десять, в сто раз и больше значили в нашей жизни.

В наше время власть песни ослабела. Почему бы это? Потому, я думаю, что теперь есть лишь песни, любимые отдельными группами людей, образовавшимися в обществе застывшими сегментами. Может быть, кому-то это будет неприятно, но нет сейчас песни, которая вошла бы в сердца всех людей и дала им почувствовать, что они все вместе жили в одно время. Впрочем, это и не удивительно.

Но когда-нибудь такая песня может и родиться. И время, когда она появится, скорее всего, будет для Японии несчастливым временем. Правда, может так статься, что именно в несчастливое время человек в полной мере ощущает, что он по-настоящему живёт. В привычных сомнениях я краем глаза наблюдаю за всеми поворотами в течении нашего века.

Прочитав утром газету, вздыхаю: «Э-эх!» Новости все такие, что нельзя удержаться и не вздохнуть. Что толку произносить разные слова? «Э-эх! Ну дела…» — поникнув плечами, только и исторгнешь из глубины сердца стылый, как зимняя вьюга, вздох.

Так встречаешь утро, а вечером опять слышишь по радио и телевизору всякие новости, и снова: «Э-эх! Ну Дела…» Ещё глубже вздохнёшь, чем утром, только что Не взвоешь.

Глубокий, тяжкий вздох, похожий на стон, который вырывается из груди человека, когда невозможно облечь чувства в слова, в Древней Индии обозначали словом «каруна». В Китае это слово перевели на свой язык и обозначили иероглифом «страдание».

Обычно слово «каруна» (страдание) толкуют как обозначающее чувство, которое человек не в состоянии выразить словами и невольно выражает глубоким, тяжким вздохом, так вот, мне кажется, что сейчас настал век «страдания».

На днях я побывал в гостях, и в этом доме, в нише для картин, висел свиток. Картина тушью в китайском стиле, кажется силуэт человека. «Что здесь нарисовано?» — спросил я хозяина, поскольку не был уверен. «Ну и ну, беда с этими современными литераторами! Наверху ведь написано — прочитать можете?» — ответил хозяин.

Действительно, два иероглифа были начертаны вверху свитка, но я их прочесть не сумел, уж очень большой мастер писал. «Простите, а что здесь написано?» — спросил я, краснея от стыда. Мне объяснили, что это иероглифы «страдание» и «слёзы», а вместе они означают «горестно плакать». Под ними нарисован был мудрец Бодхидхарма, оказывается, это была так называемая «картинка с Дарумой». [31] Ну, про такие картинки и я знаю. Но обычно на картинках Дарума изображён с юмором, вид у него несколько комический, а на этом свитке лицо Дарумы искажала гримаса.