Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней - читать онлайн книгу. Автор: Кристофер Райан, Касильда Жета cтр.№ 49

Подобные цепные трагедии и катаклизмы возможны лишь при отсутствии местного, локального и индивидуального стыда. Из-за ложной уверенности в мальтузианской экономике, дилемме заключённых и трагедии общинных пастбищ их применяют к досельскохозяйственным сообществам, игнорируя деликатные условия жизни в маленьких группах, где никто «не ускользнул бы от общественного взгляда и суждения», как говорил Руссо. Трагедии неизбежны, лишь когда размер группы превышает способность индивидов к запоминанию всех её членов. Это число известно как число Данбара. В сообществах приматов размер определённо имеет значение.

Обращая внимание на важность взаимного ухода у социальных приматов, британский антрополог Роберт Данбар построил график зависимости размера группы от развития неокортекса мозга. Используя свои корреляции, он предположил, что человек перестаёт помнить, кто именно и что именно когда-либо кому-либо сделал, когда размер группы превышает 150 индивидов. По его словам, «граница, наложенная способностями коры головного мозга, – это число индивидуумов, с которыми возможно поддерживать стабильные межличностные взаимоотношения»220. Другие антропологи самостоятельно пришли в исследованиях к тому же числу. Замечено, что когда группа начинает превышать указанные размеры, она распадается на две мелкие группы. За несколько лет до опубликования Данбаром своего анализа в 1992 г. Мартин Гаррис заметил: «При численности группы в 50 человек или населении деревни в 150 человек все близко знают друг друга, так что связи взаимообменов могут удерживать людей вместе. Люди дают и ожидают, что смогут взять, а когда берут – ожидают, что будут давать»221. Современные авторы, в том числе Малькольм Гладуэлл в своём знаменитом труде «Переломный момент», доводят до массового читателя идею, что 150 – это предел органично функционирующих групп.

Поскольку человек развивался в маленьких, тесных сообществах, где каждый знал каждого по имени, он не очень хорошо приспособлен к сомнительной свободе, которую предлагает анонимность. Когда сообщества разрастаются до такой степени, что члены не могут более поддерживать даже поверхностные знакомства с остальными, поведение меняется. Принимаются иные решения, и наши чувства дозволенного и приемлемого становятся всё более абстрактными.

То же самое трагическое недопонимание человеческой природы лежит в основе коммунизма: коллективное владение не работает в крупных сообществах, где люди действуют анонимно. В труде «Сила масштаба» антрополог Джон Бодли писал: «Размер человеческих сообществ и культур важен, поскольку более крупные группы естественным образом будут иметь больше сконцентрированной социальной силы. Чем крупнее сообщество, тем оно менее демократично, в нём будет неравное распределение рисков и вознаграждений»222. Всё верно, поскольку чем крупнее группа, тем меньше работает стыд. Когда пала Берлинская стена, ликующие капиталисты заявили, что главный недостаток коммунизма – его неспособность соотнестись с человеческой природой. Это так – и не так. Фатальная ошибка Маркса – то, что он не учёл значимости контекста. Человеческая природа работает определённым образом в контексте тесных, взаимозависимых сообществ и идёт вразнос в условиях анонимности. Мы становимся совсем другими созданиями. Но в обоих случаях мы не менее и не более человечны.

Были ли мы действительно рождены в лучшем из возможных мест и в лучшее время? Или наше время – лишь случайный момент в бесконечном ряду моментов, со своими радостями и разочарованиями? Может, вам покажется абсурдной такая постановка вопроса, предположение, что есть другой выбор. Но он есть. В этом наша психологическая тенденция – видеть собственный опыт стандартом, а наше сообщество – Людьми с большой буквы; верить, может, подсознательно, что мы избранные, с нами Бог, и наша команда заслуживает выигрыша. Видя настоящее в таком приукрашенном свете, мы рисуем прошлое кроваво-красными тонами, полным страданий и ужаса. Гоббс продолжает расчёсывать этот психологический зуд человечества уже несколько столетий.

ОН ДИКАРЬ И ДУМАЕТ, ЧТО ОБЫЧАИ ЕГО ПЛЕМЕНИ И ЕГО ОСТРОВА – ЭТО ЗАКОНЫ ПРИРОДЫ.

Джордж Бернард Шоу. Цезарь в «Цезаре и Клеопатре», акт II

Предположение, что эволюция есть процесс улучшения, что эволюционирующие организмы прогрессируют к некоему конечному, идеальному состоянию, – общепринятая ошибка. Это не так – и для них, и для нас. Эволюционирующее сообщество или организм просто приспосабливается со сменой многих поколений к изменяющимся условиям. Модификации могут дать немедленные преимущества, но они на самом деле не есть улучшения, ведь внешние условия постоянно меняются.

Эта ошибка и лежит в основе предположения, что здесь и сейчас очевидно лучше, чем там и тогда. Через три с половиной столетия учёные продолжают цитировать Гоббса, рассказывая, какое это счастье для нас – жить после образования государств, избегнув страданий дикого прошлого. Так приятно думать, что мы счастливчики, но давайте зададим крамольный вопрос: действительно ли мы настолько счастливы?

Доисторический человек не имел привычки запасать еду, но это не значит, что он жил, хронически недоедая. Исследования костей и зубов доисторических людей доказывают, что для древней жизни характерны периоды как постов, так и пиршеств, но продолжительный голод был редкостью. Откуда нам известно, что наши предки не жили на грани голодной смерти?

Если дети и подростки не получают необходимого питания хотя бы в течение недели, рост длинных костей рук и ног замедляется. Когда питание восстанавливается, кости вновь ускоряют рост, и плотность костной ткани изменяется. С помощью рентгена можно определить эти красноречивые свидетельства режима питания на древних костях, именуемые линиями Гарриса223.

Более длительные голодовки оставляют следы на зубах, известные как гипоплазия – обесцвеченные прослойки и мелкие сколы эмали, сохраняющиеся в окаменелостях в течение многих столетий. Археологи обнаружили меньше линий Гарриса и следов дентальной гипоплазии в останках доисторических собирателей, нежели в скелетах оседлых жителей деревень, систематически обрабатывавших землю и питавшихся выращенным урожаем. Племена собирателей, будучи в высокой степени мобильными, вряд ли страдали от длительного голода; в большинстве случаев они просто переходили на другое место с лучшими условиями.

Были исследованы примерно 800 скелетов из Диксон Маундс в низовьях долины Иллинойс. Картина изменений в здоровье при переходе от собирательства к выращиванию кукурузы около 1200 г. до н. э. достаточно красноречива. Археолог Джордж Армелагос и его коллеги пишут в отчёте, что останки земледельцев по сравнению с их предшественниками-собирателями на 50 % чаще указывают на случаи хронического недоедания и в три раза чаще – на серьёзные инфекционные заболевания (проявляются в патологических изменениях костей). Более того, было обнаружено увеличение детской смертности, задержки роста костей у взрослых и четырёхкратное учащение поротического гиперостоза (разрастание костной ткани. – Прим. пер), показателя анемии, связанной с недостатком железа, более чем у половины популяции224.