Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой. История одной вражды - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 105

«Лежат рассыпанные по миру тлеющие угли, – дух Божий живит их по мере силы жизненности, развиваемой в каждом угле и сообщаемой другим. В этом для человека и цель, и смысл жизни. Только это».

Толстой страдает от смертных мук, но в минуты ясного сознания он не боится смерти. Для него смерть – это окончательное освобождение от своего эгоистического «я». Но это освобождение для него возможно и в жизни. И потому Толстой, в сущности, не разделяет жизнь и смерть какой-то глухой стеной. «Единственное спасение от отчаяния жизни – вынесение из себя своего “я”. И человек естественно стремится к этому посредством любви. Но любовь к смертным тварям не освобождает. Одно освобождение – любовь к Богу. Возможна ли она? Да, если признавать жизнь всегда благом, наивысшим благом, тогда естественна благодарность к источнику истины, любовь к Нему и потому любовь безразлично ко всем, ко всему, как лучи солнца…» – говорит он.

Толстой «умирает» как религиозный человек. Но в нем нет никаких признаков примирения с Церковью. Никаких! «Спокойные смерти под влиянием церковных обрядов подобны смерти под морфином», – говорит он. И это страшные слова, если учесть, что ему самому в это время делают инъекции морфия, чтобы снять физические боли. «Очнитесь от гипноза, – говорит он о духовенстве. – Задайте себе вопрос: что́ бы вы думали, если <бы> родились в другой вере? Побойтесь Бога, который дал вам разум не для затемнения, а выяснения истины».

И в это же время митрополит Антоний (Вадковский) отправляет в Крым письмо Софье Андреевне. На этот раз не она обращается к владыке, а он к ней.

«Неужели, графиня, не употребите Вы всех сил своих, всей любви своей к тому, чтобы воротить ко Христу горячо любимого Вами, всю жизнь лелеянного, мужа Вашего? Неужели допустите умереть ему без примирения с Церковью, без напутствования Таинственною трапезою тела и крови Христовых, дающего верующей душе мир, радость и жизнь? О, графиня! Умолите графа, убедите, упросите сделать это! Его примирение с Церковию будет праздником светлым для всей Русской земли, всего народа русского, православного, радостью на небе и на земле…»

Митрополит Антоний был тонкий психолог. В этот раз его письмо к графине было написано не только «правильно», но и не «бездушно». Во всяком случае, в нем не было той плохо скрываемой иронии, какая присутствовала в его ответе на отчаянное письмо жены Толстого сразу же после отлучения. Антоний не скрывает, что окончательная потеря Толстого является болезненной для Церкви. Фактически он просит жену уговорить мужа на смертном одре даже не раскаяться, а только примириться с Церковью. И хотя в среде толстовцев письмо было воспринято исключительно как церковная провокация, задуманная Победоносцевым, и в Гаспре ходили слухи, что Победоносцев будто бы отдал приказ местному священнику после смерти Толстого войти в дом, а выйдя, объявить, что Толстой раскаялся и вернулся в Церковь, то есть солгать, – Софья Андреевна, как чуткая женщина, правильно оценила жест митрополита Антония. Она рассказала мужу о письме.

«Я сказала Лёвочке об этом письме, и он мне сказал, было, написать Антонию, что его дело теперь с Богом, напиши ему, что моя последняя молитва такова: “От Тебя изошел, к Тебе иду. Да будет воля Твоя”. А когда я сказала, что если Бог пошлет смерть, то надо умирать, примирившись со всем земным, и с церковью тоже, на это Л.Н. мне сказал: “О примирении речи быть не может. Я умираю без всякой вражды или зла, а что такое церковь? Какое может быть примирение с таким неопределенным предметом?” Потом Л.Н. прислал мне Таню (дочь. – П.Б.) сказать, чтоб я ничего не писала Антонию».

Этот последний жест Толстого (не отвечать совсем!) нельзя объяснить иначе, как его нежеланием накануне смерти вести с Церковью какой бы то ни было разговор. Случилось то, что предчувствовала его жена. Вынесение «Определения» не только не подвигло его к сомнениям в своей антицерковной позиции, но, напротив, усилило это настроение. Поэтому он и не хотел, чтобы его ответ Антонию был истолкован как минута предсмертной слабости. А заложницей в этой битве духовных гигантов опять же оказывалась Софья Андреевна.

В конце концов взорвалась и она, получив письмо от Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой, дочери вице-президента Академии наук князя М.А.Дондукова-Корсакова, с той же просьбой: вернуть Толстого в православие.

Софья Андреевна не могла не знать, что на одной из племянниц Дондукова-Корсакова в свое время пыталась женить Толстого его сестра Мария Николаевна. Софья Андреевна крайне болезненно реагировала на подобные истории из прошлого своего мужа. Она пишет в дневнике: «Получила и я письмо от княжны Марии Дондуковой-Корсаковой, чтоб я обратила Л.Н. к церкви и причастила. Вывели, помогли выйти Л.Н. из церкви эти владыки духовные, а теперь ко мне подсылают, чтобы я его вернула. Какое недомыслие!»

На этом и завершился крымский сюжет с попыткой вернуть Толстого в православие с помощью жены. Впрочем, в октябре 1902 года, когда Толстой выздоравливал, к нему в Крым приехал из Тулы отец Дмитрий (Троицкий), который не раз навещал Толстого в Ясной Поляне. Он вновь попытался его вразумить. Но это уже не имело никакого смысла.

Священник Филипп Ильяшенко пишет, что поводом к «публичному знакомству» отца Иоанна и Толстого «послужило широко известное “Определение” Святейшего Синода». Это не совсем верно. Если бы это было так, то начало борьбы Иоанна Кронштадтского против Льва Толстого носило бы совсем уж сомнительный характер. Это было бы выступление кронштадтского протоиерея против Толстого уже после того, как о его отпадении от Церкви официально объявил Синод. На самом деле первое публичное выступление отца Иоанна против Толстого состоялось еще в 1896 году, когда в газете «Пастырский собеседник» (№ 49, от 7 декабря) появилось «Слово» И.И.Сергиева «О слепоте духовной».

В 1898 году в Москве была издана брошюра за именем Иоанна Кронштадтского «Несколько слов в обличение лжеучения графа Льва Толстого». А в 1903 году (на обложке стоял 1902 год) книга вышла уже вторым изданием.

Таким образом, Иоанн Кронштадтский выступил обличителем Толстого задолго до вынесения синодального «Определения», когда в самом Синоде еще только возникали первые мнения о необходимости отлучения писателя. В своих же устных проповедях он стал выступать против Толстого еще раньше – по-видимому, в начале 90-х годов. Это следует из дневника А.В.Жиркевича 1891 года. Поэтому, скорее всего, именно 1891 год надо считать началом «публичного знакомства» отца Иоанна Кронштадтского и Толстого.

Но здесь мы должны сделать паузу. То, что говорил и писал Иоанн Кроштадтский о Толстом, на первый взгляд, не может подлежать серьезному анализу. Не без причины биографы отца Иоанна стараются избегать цитировать наиболее горячие места из этих выступлений. Это не полемика, а брань, недостойная не только священника, но и просто христианина.

Конечно, многое объясняется личными особенностями отца Иоанна. Он был неважным полемистом. Он не знал или не желал знать о главном принципе любой полемики: прежде чем спорить, нужно попытаться встать на точку зрения оппонента, понять его внутреннюю логику. В случае с отцом Иоанном этого быть не могло. Он не мог даже временно принять точку зрения, что Христос – не Бог, что Мария – не непорочная Дева, что Воскресения не было, что Искупление – вымысел. Наконец, человек, посвятивший всю свою жизнь Церкви и растворивший свою личность в торжестве литургии, не мог даже на секунду допустить, что Толстой может быть прав, отрицая таинство причастия.