Лев в тени Льва - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 78

Вся трогательная самонадеянность Льва Львовича отразилась в этом «открытии»! Как известно, акушерки шлепают детей не ради удовольствия, а для того, чтобы открылись легкие и дети начали самостоятельно дышать. Первый крик и есть свидетельство первого дыхания.

В будущем он сделает немало подобных «открытий», которые, по его мнению, опровергали существовавшие в мире философские системы и общепринятые точки зрения. И в этом он оставался сыном своего отца.

Никита родился в Швеции, в доме Вестерлундов, но крестили его в православной вере приглашенные из Стокгольма русский священник с диаконом. Впрочем, обряд крещения Лев Львович воспринимал формально и относился к нему, как и отец, в общем-то отрицательно. Он писал матери: «Я рад, что вся эта глупая и стыдная языческая церемония, которая с Владимира держится у нас и еще, Бог весть, сколько продержится, кончена. Было оригинально видеть ее среди протестантов».

Священник и диакон были в полном облачении, с дымящимися кадилами. Эрнст и Нина Вестерлунды уже дважды в России наблюдали эту противоестественную, на их взгляд, церемонию, когда новорожденного трижды обносят вокруг купели с зажженными свечами и трижды погружают в воду с головой. Мать не имела права при этом присутствовать. Младенца вокруг купели носила бабушка Нина. После завершения обряда Вестерлунд распорядился проветрить помещение и пригласил священника и диакона к столу. Они выпили за здоровье младенца по бокалу шерри, затем – кофе, и священнослужители уехали.

Когда осенью семья вернулась в Россию, начались новые несчастья. В Петербурге свирепствовала эпидемия гриппа, перенеся который Дора заболела воспалением почек – нефритом. Приехавший из Швеции отец назначил строгий курс лечения – горячие ванны, холодные обертывания, молочную диету, но это не помогало. Лев Львович во всем винил сырой, холодный петербургский климат. Но и лето 1903 года, проведенное в Швеции, не поставило больную на ноги. И тогда, посовещавшись с берлинским профессором, Вестерлунд посоветовал им отправиться в Египет.

Дорога в Египет лежала через Крым и Одессу, а путь в Крым – через Ясную Поляну. В конце августа там собралась вся семья Толстого отмечать семидесятипятилетие главы дома. Лев Львович приехал раньше, в июле, и дожидался Дору с детьми.

К этому времени Софье Андреевне многое не нравилось в поведении и настроении сына. Главное – он стал слишком часто покидать Дору и детей. «И этот сын не радует, – пишет она в дневнике 12 июля 1903 года. – Жена умирает в Швеции в нефрите; он делает планы, хочет поступать на медицинский факультет, жить в Москве; и какое-то в нем неспокойствие…»

В воспоминаниях Лев Львович не пишет о своем желании вернуться на медицинский факультет Московского университета, откуда он ушел в сентябре 1890 года. По-видимому, литературная работа не приносила ему достойного заработка. Таким образом, второй пункт петербургского проекта – «составить достаточное для детей и для себя состояние» – не выполнялся. Если верить воспоминаниям сына Павла, в Египте семья жила на «мешочки с золотом, полученные от бабушки Сони». Но и этого не хватило. В декабре 1903 года Софья Андреевна писала сыну в Хелуан: «Деньги тебе пришлю к февралю».

Когда они находились в Египте, началась русско-японская война. В августе 1904 года сын Толстого Андрей Львович добровольцем отправился на дальневосточный фронт, был ранен и награжден Георгиевским крестом. Патриотические настроения коснулись даже старого Толстого, решительно отрицавшего всякую войну.

В записках Маковицкого есть интересные свидетельства о том, что, выступая против русско-японской войны, Толстой, тем не менее, тяжело переживал поражения нашей армии и флота. Он говорил, что нужно было взорвать Порт-Артур, а не отдавать японцам. «Коли берешься воевать, то жертвуй собой за дело».

«Война наводит ужас на всех, и главное в будущем ничего неизвестно и всё страшно, – писала Софья Андреевна сыну в Египет. – Подъем духа и сочувствие Государю очень большие. Мне лично очень противно коварство и ловкая жестокость этих маленьких желтых японцев».

Вернувшись в Россию в апреле 1904 года, Лев Львович тоже хотел принять участие в войне в качестве корреспондента «Нового времени». Война произвела на него огромное впечатление. Она разбудила в нем национальные чувства, которые в Египте еще и оформились в странные пророчества.

«У меня родился новый план – ехать в мае, июне на войну корреспондентом… – писал он родным. – Если не увидишь сам того, что теперь делается там, на Востоке, никогда не поймешь, как следует, значения этого. А значение большое, громадное для России. Поразительна эта горячка пожертвований на флот и общее сознание необходимости этого. Мне ясно отсюда, что это действительно необходимо, и только, когда именно мы, Россия будет настолько сильна на морях, ее окружающих, что никакая другая держава не будет в состоянии с ней бороться и она будет держать в повиновении мир, могут прекратиться войны. На то, чтобы Россия покрыла собой всю землю, нужно еще тысяч семь, восемь лет, если мы будем продолжать так быстро расти, как росли с начала Новгорода или даже Московского княжества. Еще тысячу лет для покорения всего азиатского материка, еще тысяч пять лет на покорение и слияние с народами остальных материков Америки, Африки и Австралии. И вот одно человечество готово. Это внешний путь под гегемонией России. Россия же даст другой путь, к тому же – духовный, необходимый одновременно с внешним, – постановка идеала. Папа́ с этим не согласится. МАЛЕШ! (Значит по-арабски – «ничего», «пусть»)… Я верю, что Россия призвана объединить человечество, и вижу, что она делает это постоянно, и всячески очень жаль японцев, и вместе с тем они вызывают к себе гадливое чувство, как комары, напившиеся кровью, которых приходится раздавить…

Желтые люди, Китай, Япония и Корея – это только желтый фон, основа, на которой призваны работать белые люди во главе с Россией, как Россия покрыла собой татар и других инородцев…

Европейцы никогда не сделают этого. Напротив, мы опять же покрываем и растворяем в себе всех европейцев: и немцев, и поляков, ближних соседей, и начали то же с более отдаленными – англичанами, французами, итальянцами. Все они только наши слуги, наши приказчики, наши школьные учителя, которых всех заменят в будущем их ученики…

Как бы я поговорил теперь с папа́ обо всем, что здесь набросал».

На первый взгляд, письмо напоминало бред сумасшедшего. В апреле в Египте установилась такая жара, что Лев Львович с супругой спешно засобирались в России, решив остаток весны провести в более мягком крымском климате. Отец с матерью и решили, что сын просто перегрелся на солнце.

«Милый Лёва, папа́ даже огорчился, прочитав твое длинное письмо о том, что через несколько тысяч лет Россия овладеет всем миром. “Что это, точно он с ума сошел, – говорил папа́. – Как же можно думать о том, что будет через семь, восемь тысяч лет!” Видно, у тебя воображение очень разрослось от болезни и жаркого климата».

Лев Львович не спорил с ними. «Милый папа́, я очень рад, что ты счел мое письмо к мама́ о будущем России сумасшедшим. Это совершенно справедливо, и мне совестно за него и за то дурное настроение, в котором я жил в последнее время. Чрезмерное умственное и физическое возбуждение от здешней весны породило это состояние духа. Слава Богу, кажется я снова оправился и овладел собой».