Лев в тени Льва - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 67

Осенью 1900 года Лев Львович был по делам в Москве и купил для маленького Лёвушки детскую барашковую шапочку, легкую и щегольскую. В начале декабря, в оттепель, он велел запрячь санки и поехал с женой и сыном на прогулку. «Я правил сам бойкой серой лошадью Крысой и не заметил, как Лёвушка заснул между мной и Дорой в своем новом пальтеце и новой мелкой, не покрывавшей достаточно лба и затылка шапочке…»

Вечером у ребенка сделался жар, и через две недели, в день старого Рождества, он скончался от воспаления мозга. Врачи были бессильны.

Из Москвы приехала Софья Андреевна, из Швеции – Вестерлунд. На Дору было невозможно смотреть. Она обезумела. Когда смерть ребенка была уже очевидной, она не верила в нее, украшала рождественскую елку и готовила подарки. Приехавшая в Ясную Поляну Софья Андреевна нашла, что «состояние обоих родителей ужасно». Она писала мужу в Москву:

«Дора выбегает с криком или врывается в комнату, где лежит Лёвушка; кричит, бросается на него, зовет его, говорит бессмысленные слова; а в комнате не топили три дня и окно настеж открыто. Дора очень похудела, молока почти нет, кашляет. Лёва на нее страдает, усаживает ее возле себя, а сам точно полуумный. Ушел сегодня гулять, яркое солнце, голубое небо, мухи огромные жужжат на окнах, где стоят гиацинты; на солнце 15 гр. тепла и что-то весеннее, пчелы гудят тут под лестницей, куда их поставили на зиму. Напомнило ему и весну, когда они вернулись из-за границы, и Лёвушку, как бы он теперь гулял на солнышке, – прибежал домой, бросился на постель, где сидела и кормила Дора, она мне бросила Павлика, и сама рыдать, – ужас! Потом опять ничего, пьем чай, говорим. И вдруг Лёва вспомнит, как играл в прятки или мячик с Лёвушкой и Акулей, и опять плачет. Всё приговаривает: “обидно, обидно, кончена жизнь, нет опоры, нет цели”… Дора беспрестанно льнет ко мне, то обнимет меня, то сядет на пол и голову мне положит на колена, то рассказывает мне долго про Лёвушку и его слова, игры, крики, болезни, и проч. К маленькому (второму сыну Павлу – П. Б.) она довольно равнодушна и говорит, что кормит его и будет его любить только потому что Лёвушка ей это велел. И всё повторяет его слова: “мама, возьми братика, корми братика”».

После похорон Лев Львович обнаружил, что Доры нет дома. На дворе была ночь и выла метель. Он велел запрячь лошадей. «Мы встретили ее одну в поле, уже возвращавшуюся с могилы, измученную и безумную, насилу шагавшую по дороге, густо и высоко заметенной снегом…»

Дора и Лёва постоянно спорили о том, кто виноват в смерти ребенка. Не так его кормили, неправильно воспитывали физически, надели не ту шапочку. Потом строили планы: куда им ехать, где жить? Оба понимали, что оставаться жить в Ясной Поляне невозможно.

Деда на похоронах внука не было. Он писал в дневнике: «У Лёвы умер ребенок. Мне их очень жаль. Всегда в горе есть духовное возмездие и огромная выгода. Горе – Бог посетил, вспомнил».

Я ничего не пишу, сам я ничто, Вы принимаете меня не за то и, если Вы друг мне, прошу Вас, скрывайте от людей, от себя и от меня самого, что что-то там я сочиняю.

Л. Л. Толстой. Письмо H. С. Лескову

У Льва Львовича были основания обижаться на отца… как на отца. В религиозном фатализме, с которым Толстой относился к несчастиям близких людей было что-то глубоко эгоистическое. На это нередко жаловалась в дневниках Софья Андреевна. С одной стороны, Толстой был похож на Авраама, готового принести в жертву собственного ребенка, потому что так велел Бог. С другой стороны, в этом проявлялся инстинкт самосохранения писателя и философа, который таким образом защищал себя от внешних волнений, когда от него требовалось не мудрое слово, а живое участие.

Но была и еще причина, которая мешала Толстому тепло относиться к сыну. «Он не умел любить – не привык смолоду», – пишет Софья Андреевна, неслучайно подчеркивая «не привык». Тем самым она намекала на то, что речь идет не об изначально злом человеке, но об элементарном отсутствии привычки к семейной любви. Не забудем, что Толстой потерял мать, когда ему не было и двух лет, а отца – в восемь лет. Самый младший из братьев Толстых он был лишен родительской нежности и воспитывался тремя тетушками, две из которых, Александра Ильинична Остен-Сакен и Полина Ильинична Юшкова, сами не были счастливы в семейной жизни, а третья, Татьяна Александровна Ёргольская, вовсе была незамужней.

В связи со смертью Лёвушки Толстой даже не написал Лёве и Доре письма, ограничившись короткой припиской в послании к жене: «Всем сердцем чувствую ваше горе, милые Дора и Лёва, и желаю и надеюсь, что вы найдете утешение и опору там, где она только и есть, в Боге».

«…как всегда, в ней было больше холодной философии, чем горячей сердечной теплоты», – писал Лев Львович об этой приписке.

Сам он сразу после смерти Лёвушки написал стихотворение, слабое по форме, но выразительное в том смысле, что вину за смерть сына он все-таки возлагал на себя: ведь это он купил ему не ту шапку.

О, солнце яркое! Как ты гнетешь меня!

О, пусть вся жизнь вины той будет искупленье —

Виню себя за то, что потерял тебя,

Ребенок дорогой, мой сын и утешенье.

Но были в этом стихотворении и довольно странные строки, которые трудно отнести к самому Льву Львовичу и в которых, скорее, запечатлелось его восприятие отца:

Да, я один, тебя любивший без конца,

Убил неправдой, злобою, тревогою исканья,

И слез дешевых, пошлых нет уж у меня

И, гордый, не могу молиться от страданья.

Как будто и здесь, в непосредственном горе от потери первенца, его существо раздваивалось, и он мысленно переносился в своего отца с его «гордостью» и «исканьями». В этом предположении убеждают два письма к отцу, написанных после смерти Лёвушки. Такое впечатление, что они писались двумя разными людьми. Одним был Лев Львович, излечившийся от «толстовства» и принявший трезвую «европейскую» точку зрения на жизнь и смерть. А другой Лев Львович всё еще оставался в плену воззрений Толстого-старшего.

«Вознаграждение в виде очищения души, может быть, придет, но зачем нужны эти жертвы для этого, и почему нельзя иначе очищаться – пишет он отцу 30 декабря 1900 года. – Это просто несчастие, грубое, безобразное, потому что его не должно было быть, и помириться с ним все-таки невозможно. Лёвушка умер от того, что мы его простудили, мой разум иначе не представляет себе этого, и потому мне особенно тяжело. Я не могу думать, что ему надо было умереть, – тогда я бы не горевал».

Но через месяц он пишет ему совсем другое: «Я принимаю горе наше, как драгоценный дар Бога. Жаль растрачивать его, жаль пачкать и хочется хранить его и если пользовать, то только на то, на что он дан…»

Интересна подпись к этому письму. «Твой сын Лев». Вообще-то у Льва Львовича не было устойчивой подписи в письмах к отцу. Он менял их в зависимости от содержания письма и даже, возможно, от своего минутного настроения. Иногда он мог подписаться одной буквой «Л», но порой разражался пространной подписью вроде: «Твой на всю жизнь слабый и дурной сын Лев».