Лев в тени Льва - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 41

До того, как отправиться в Самару, он посетил отца в Бегичевке. Но можно предположить, что с самого начала идея народных столовых не грела его. Так, еще 19 сентября он писал матери: «Народные столовые – мысль отличная, но вряд ли устроят это практично наши помещики. И сомнительно также, чтобы Поляковы, Гагарины (крупные банкиры и помещики – П. Б.) и т. д. – от чистого сердца – взялись бы за это. Конечно, для того, чтобы заговорили о них, для папа́ они согласятся, и выйдет то, что и требуется доказать, – деньги и хлеб».

Он понимал, что не ровня своему отцу. Отцу деньги и хлеб дадут, а ему – нет. А ведь в то время, когда Лев Львович поехал в самарскую степь, отец, как царь Салтан, еще продолжал «чудесить» в отношении денег. Письмо-обращение к обществу, о котором сказано выше, было написано Софьей Андреевной не по его инициативе. Ее убедили сделать это Фет и Страхов. Но и это обращение появилось в печати только 3 ноября, когда Лев Львович уже находился в самарской глуши в состоянии полного отчаяния…

Жарким летом, когда он посетил самарское имение перед поездкой по стране, весь ужас предстоящей зимы еще не так бросался в глаза. Но теперь это была не Россия, а какая-то внутренняя Индия или Африка, где племя людей было предоставлено само себе на очевидное вымирание. Это была не Бегичевка, где просвещенный помещик Раевский со своим другом великим писателем Толстым открывал столовые. Где по меркам самарских степей до Москвы было рукой подать и где поблизости были губернии, не до такой степени затронутые неурожаем. Где для мужиков был возможен отхожий промысел, извозчиками или грузчиками в Москве. Здесь же воистину – от колоса до колоса не слышно было человеческого голоса. До Бога высоко, до царя далеко.

Только 17 ноября 1891 года император Александр III распорядился учредить Особый Комитет для помощи нуждающимся (слова «голод», «голодающие» высочайше публично не произносились) в неурожайных местностях под председательством наследника цесаревича. Хотя о том, что грядет «печальный год», министр финансов Вышнеградский предупреждал его уже в ноябре 1890 года. [28]

К счастью Льва Львовича, губернатором Самары был Александр Дмитриевич Свербеев, «просвещенный консерватор» и знакомый Толстых. Он любезно принял Льва Львовича, «но когда узнал, что я приехал с крайне жалкими средствами, выразил сомнение, чтобы я мог что-либо существенное сделать с моими несчастными двумя сотнями рублей…»

В тот же день Лев Львович присутствовал на заседании губернского попечительства Красного Креста: «Обсуждали всевозможные вопросы о хлебе, о работах, о корме скота, о врачебной помощи больным; но беда была в том, что нужда была настолько велика, что каждый просил в свое попечительство больше, чем оно могло получить, и потому всё сводилось на заседании уже не к тому, чтобы получше облегчить бедствие в известном месте, а только к тому, чтобы каждому просившему уделить хоть немножко, хоть что-нибудь на нужды его участка…»

В тот же день он посетил базар, где возле хлебной лавки стояла толпа крестьян. «Многие покупали хлеб; другие стояли подле, завистливо смотря на счастливцев… Некоторые из покупавших хлеб тут же принимались его есть. Я подошел к лавке и купил несколько фунтов хлеба, чтобы подать мужикам и бабам, показавшимся мне особенно жалкими. Но не успел я сделать этого, как толпа народа окружила меня, прося и ей купить хлеба. Я стал покупать и раздавать – пока не удовлетворил многих».

Так первый поступок сына Толстого на голоде обнаружил его полную неопытность в этом деле. Он совершил именно то, против чего восставал его отец. Он стал раздавать хлеб попрошайкам, потратив на это свои и без того «жалкие средства».

На хуторе знакомого помещика Бибикова, где временно остановился Лев Львович, его приняли как посланца небес. Сам Бибиков уже отчаялся раздавать милостыню народу. Сколь бы щедро он ее ни раздавал и сколько бы ни кормил нищих на своей кухне, прокормить всех было невозможно. Приезд нового «господина» взбудоражил всю округу! «На хуторе Б. день и ночь стояла толпа голодающих; не успел я приехать, как дом был окружен ими. Но разговоры с ними отложили до утра. Тем не менее, всю ночь, которую я почти не спал, слышны были голоса под окнами, просившие нараспев милостыню: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, подайте Христа ради!”

Утром, когда он вышел на крыльцо, весь двор был полон народом. “Он?! он, что ли?!” – шептались в толпе. “Они уже верили в меня, как в своего избавителя. И вдруг все шапки снялись с головы, и вся толпа стала кланяться мне… Тогда я решился заговорить и объяснить им, чтобы они не надеялись на меня, что я приехал с малыми средствами и вряд ли смогу облегчить их бедствие”. “– Не вы, так кто же? – заговорили на это голоса в толпе. – Умираем голодной смертью, по три дня не едим, ребятишки кричат; не дай, кормилец, умереть голодной смертью!” “Они не хотели верить в мое бессилие…”

Не выдержав даже не самого голода, но ожидания голодной смерти всей семьи, здоровые мужики кончали с собой. В декабре 1891 года Лев Львович побывал в избе одного из таких, пытавшегося ночью перерезать себе горло. Он описал это в письме к матери:

«На лавке у окна сидит мужик. Лицо у него землисто желтоватого цвета, глаза мутные с бессмысленным выражением. Шея его повязана белым платком. Мой приход очевидно ему совершенно безразличен. Жена его, держась за лавку, бледная, измученная, смотрит на меня и стонет. Она совершенно больная. Мальчик лет 14-ти затапливает печь… Я спросил у мальчика, как всё случилось с его отцом, и он обстоятельно рассказал мне следующее:

“Мама встала ночью ребеночка покормить, да лампочку и засветила, смотрит на него, на отца-то, а он лежит на лавке, ножик в руке держит, а по вороту кровь сочится. Она подскочила к нему, он подает ей ножик: на, говорит, дорежь меня, я не осилю. Мама стала ножик отымать, а он не отдает ей, тут я подсобил, с печки соскочил – отняли. Мама выбежала в сенцы, ножик в сено схоронила, вон лежит…”

– Что же, ничего теперь? – спрашиваю я, обращаясь к Степану, у которого выражение стало осмысленнее…

– Ничего, – отвечает мальчик, – он только самую мякоть прорезал, до горла не дошло, ножик-то тупой был».

Этот ли или другой мужик, уже с именем Семен, был описан в книге Льва Львовича «В голодные года» и стал героем его рассказа «Вечер во время голода». Семен пытался перерезать себе горло в тифозном бреду. «Конечно, он сделал это не от одной только горячки. Кроме того, что он был сам болен, что жена только что встала от тифа, что ему есть было нечего, – ему всюду отказывали в помощи. Земство отказывало ему как “странному” (пришлому – П. Б.), Красный Крест отказал за неимением денег… Не удивительно поэтому, что он даже и не в бреду думал и желал покончить с собой».

Вот жилище Семена: «Мазанка его – это логовище зверя скорее, чем человеческое жилище. Хуже логовища, потому что грязнее, зловоннее, нездоровее. Но, говорят, что человек – это животное, которое ко всему привыкает. Не думаю, однако, чтобы я, например, мог прожить в Семеновой мазанке дольше недели».