Жизнь Шарлотты Бронте - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Гаскелл cтр.№ 63

Август 1845 года

Дела у нас идут как обычно: не слишком радостно в том, что касается Брэнвелла, хотя его здоровье и отчасти настроение в последние дни стали получше, поскольку он теперь вынужден воздерживаться от спиртного.

18 августа 1845 года

Я не писала некоторое время, поскольку не могла сообщить ничего хорошего. Надежды на выздоровление Брэнвелла очень слабы. Иногда мне кажется, что он уже ни на что не годится. Последние потрясения сделали его совсем безрассудным. Остановить Брэнвелла в осуществлении его пороков может только полное отсутствие средств. Однако надо надеяться до последнего, и я пытаюсь это делать, хотя по временам любая надежда на лучшее кажется мне ложной.

4 ноября 1845 года

Я так надеялась, что смогу пригласить тебя в Хауорт. У Брэнвелла появилась возможность получить место, и я ждала только, что его усилия увенчаются успехом, чтобы сказать: дорогая ***, приезжай к нам в гости. Однако это место (секретаря при железнодорожном комитете) отдали другому. Брэнвелл по-прежнему остается дома, и, пока он здесь, ты к нам не приедешь. Чем больше я наблюдаю его, тем больше убеждаюсь в этом решении. Мне хотелось бы сказать о нем хоть что-нибудь доброе, но не могу. Поэтому я лучше просто промолчу. Мы все очень благодарны тебе за твое предложение относительно Лидса, однако похоже, что все наши планы открыть школу в настоящее время придется отложить.

31 декабря 1845 года

Ты хорошо сказала – по поводу ***, – что ни одно страдание не может быть так ужасно, как боль разлуки. Увы! Правота этих слов подтверждается ежедневно. *** и *** ведут жизнь тяжелую и утомительную в ожидании их несчастного брата. Как печально, что те, кто сам не согрешил, должны так жестоко страдать.

Так окончился 1845 год.

Пожалуй, тут стоит закончить рассказ о внешних событиях в жизни Брэнвелла Бронте. Через несколько месяцев (я знаю точную дату, но по очевидным причинам не стану ее приводить) тяжело болевший муж той женщины, с которой Брэнвелл вступил в связь, умер. Молодой человек давно ожидал этого события с некоторой злой надеждой. После смерти мужа его любовница обретала свободу. Как ни странно, Брэнвелл все еще страстно любил ее и вообразил, что теперь они могут сочетаться браком и жить дальше, не боясь упреков и порицаний. До этого она предлагала ему вместе бежать, постоянно писала ему, прислала деньги – целых двадцать фунтов; он помнил те преступные обещания, которые она давала; ради него она не побоялась ни позора, ни угроз со стороны своих детей выдать ее мужу. Поэтому он считал, что она его любит. Однако он не знал, насколько глубоко проникло зло в душу этой развращенной женщины. Ее супруг сделал завещание, по которому все его состояние переходило в распоряжение жены, но только при условии, что она никогда больше не будет встречаться с Брэнвеллом Бронте192. В тот момент, когда зачитывалось завещание, Брэнвелл, узнав о смерти мужа своей возлюбленной, собирался ехать к ней, хотя та не знала о его намерениях. Она срочно направила в Хауорт слугу. Тот остановился в «Черном быке» и послал за Брэнвеллом в пасторат. Молодой человек явился в таверну и некоторое время разговаривал с посланником за закрытыми дверями. Затем слуга вышел, сел на лошадь и ускакал. Брэнвелл оставался один в комнате. Прошло не меньше получаса, прежде чем оттуда послышался звук, – снаружи он казался похожим на мычание теленка. Когда открыли дверь, то обнаружили, что с Брэнвеллом приключилось что-то вроде припадка: он впал в ступор от горя, ведь его возлюбленная запретила ему когда-либо с ней видеться, поскольку в противном случае теряла все свое состояние. Пусть она живет дальше и процветает! Когда Брэнвелл умер, в его карманах нашли ее письма: он носил их с собой, чтобы всегда иметь возможность перечитать. Теперь его нет с нами, и что случилось с его душой, известно только Божественному милосердию. Когда я думаю об этом, я изменяю слова моей молитвы. Пусть эта женщина живет и кается! Ибо Божественное милосердие безгранично.

В последние три года жизни Брэнвелл постоянно принимал опиум, чтобы заглушить угрызения совести. Кроме того, при всякой возможности он прибегал к спиртному. Читатель может заметить, что я писала о его склонности к невоздержанности, проявившейся задолго до того. Это верно, однако в привычку она превратилась, насколько мне известно, только после начала его преступной связи с той женщиной, о которой я здесь рассказала. Если же я ошибаюсь, то это значит, что ее вкус так же извращен, как и ее моральные принципы. Брэнвелл принимал опиум, поскольку это давало большее забвение, чем пьянство, а кроме того, опиум было легче носить с собой. Он выказал всю хитрость курильщика опиума, чтобы раздобыть его. Брэнвелл выкрал семейные деньги в то время, когда все его близкие были в церкви (он туда не пошел, сказавшись больным), и сумел сбить с пути деревенского аптекаря. Хотя, возможно, зелье приносил ему потихоньку и некий гонец, приходивший издалека. Несколько раз, незадолго до смерти, у Брэнвелла случались приступы белой горячки самого устрашающего характера. Он спал в комнате отца и иногда объявлял, что либо он, либо отец непременно умрет, не дожив до утра. Сестры, дрожа от страха, принимались уверять отца не подвергать себя такой опасности и переселиться в другую комнату. Однако мистер Бронте, будучи человеком не робкого десятка, отвергал их предложение. Возможно, он считал, что если не покажет страха, а, наоборот, проявит доверие, то сможет лучше повлиять на своего сына и тот будет более сдержан. Сестры не спали ночами, ожидая, что вот-вот раздастся выстрел, пока непрерывное нервное напряжение не утомляло окончательно их зрение и слух. По утрам молодой Бронте медленно выходил из комнаты и, запинаясь, как свойственно пьяницам, провозглашал: «Мы со стариком провели совершенно ужасную ночь. Он делал все что мог – бедный старик! Однако со мной все кончено» – и принимался хныкать: «Это она виновата, она виновата!» Все остальное, что можно сказать о Брэнвелле Бронте, пусть скажет сама Шарлотта, а не я.

Той же печальной осенью 1845 года в жизни сестер появились новые интересы; они были пока очень слабыми, о них часто забывали под влиянием острых переживаний и страха за брата. В биографической заметке о своих сестрах, которую Шарлотта предпослала изданию «Грозового перевала» и «Агнес Грей» 1850 года, – заметке единственной в своем роде, насколько мне известно, по своему возвышенному тону и силе выражений, – сказано:

Однажды осенью 1845 года я неожиданно натолкнулась на толстую тетрадь, исписанную почерком моей сестры Эмили. Это были стихи. Разумеется, я не удивилась: мне было известно, что она умела их писать и писала. Я просмотрела тетрадь, и тут я ощутила нечто большее, чем удивление: уверенность, что это не просто словоизлияния, которыми обычно увлекаются женщины. Стихи Эмили мне показались крепкими и лаконичными, энергичными и искренними. Я услышала в них особую музыку – дикую, грустную и возвышающую. Сестра Эмили не любила открытых проявлений чувств. Она всегда была сдержанной и не позволяла даже самым близким без позволения вторгаться в свою жизнь. Я потратила несколько часов, прежде чем заставила ее поверить в справедливость моего мнения об ее таланте, и несколько дней, чтобы убедить ее в том, что ее стихи заслуживают публикации. <…> В то же время моя младшая сестра спокойно сочиняла что-то свое. Затем Энн обратилась ко мне с просьбой: раз уж Эмили доставила мне своими сочинениями такое удовольствие, то не взгляну ли я и на ее опусы. Разумеется, мое суждение весьма пристрастно, но мне показалось, что и в стихах Энн есть некое милое и искреннее чувство. Еще в ранние годы мы все лелеяли мечту сделаться писательницами. <…> Мы решили составить небольшой том избранных стихотворений и, если это окажется возможным, отдать его в печать. Питая антипатию к публичности, мы заменили свои имена на Каррер, Эллис и Эктон Беллы. Такой неоднозначный выбор был сделан не без сомнений: мы выбрали мужские имена, не желая открывать, что мы женщины. Дело не в том, что наш способ мышления и писания не похож на те, которые обычно именуют «дамскими», – об этом мы тогда не имели понятия. Скорее, у нас было смутное ощущение, что на женщин-писательниц смотрят с некоторым предубеждением. Мы заметили, что, отзываясь о произведениях, написанных женщинами, критики иногда переходят на личности, если хотят отругать, а в других случаях прибегают к фальшивым похвалам и лести. Издание нашей маленькой книжечки оказалось делом нелегким. Как и следовало ожидать, ни мы, ни наши стихи никому не были нужны. Но к этому мы были готовы с самого начала: пусть мы не имели опыта общения с издателями, но мы читали о том, как это бывало у других. Сложнее всего оказалось получить от издателей хоть какой-то ответ. Приведенная в отчаяние их молчанием, я решила обратиться за советом к фирме господ Чамберсов из Эдинбурга. Возможно, они уже давно забыли эту историю, но я хорошо ее помню. Именно от них мы получили короткое, деловое, но весьма любезное и даже милое письмо, содержавшее некий совет. Следуя ему, мы в конечном счете добились своего.