Фата-моргана - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Шкловский cтр.№ 86

Во время игры он забывал о своем страхе, но если приходилось ставить стенку во время штрафного, на него было больно смотреть – такая тоска в глазах. В момент удара он тут же, подобно вратарю, выкидывающему вперед руки, закрывал лицо и становился похож на маленького обиженного мальчика. Сколько над ним ни подшучивали, ни издевались, ни злились, все напрасно, он просто не в силах был побороть страх. И это при всех прочих отличных для футбола данных, какие у него были: прекрасная скорость, дриблинг и вообще. Но тут словно заколодило – ничего не мог с собой поделать.

Я взял тогда тот мяч. Не вспомнить уже, насколько действительно хорош был удар, но мне он оказался по плечу. Кое-кто даже аплодировал, а тренер после матча крепко пожал руку и одобрительно похлопал по плечу. «Ты можешь», – сказал он.

Тогда это было важно и приятно, ты вырастал в собственных глазах, но на деле самым важным было совсем иное – скорей всего, то самое удивительное единение с миром, которое обреталось в минуту перед ударом: ты – лишь соединительный провод, по которому пробегает волшебная искра.

Почему же тогда так привлекает эта фраза: страх вратаря перед одиннадцатиметровым?..

Ответа у меня нет. В конце концов, кто-то ведь может испытывать и такое чувство, и оно будет совершенно особенным, потому что эти фатальные одиннадцать метров иногда действительно равняются расстоянию в жизнь.

– Ну что, ты готова? – нетерпеливо спрашивает он.

– Погоди, не так быстро, дай привести себя в порядок.

Она всегда собирается долго, хотя сама так не считает. Даже напротив. «Я собираюсь очень быстро, – гордо бросает в ответ на его поторапливания и недовольство, что слишком медлительна. Ему же всегда невтерпеж, всегда он спешит, хотя времени у них воз и маленькая тележка.

Сцена сборов повторяется едва ли не каждый раз: он нервничает, торопит, беспокойно меряет шагами коридор, но ее этим не смутишь, она упрямо будет делать все в своем ритме, сколько бы ее не дергали. Причесать и уложить волосы, припудриться, подкрасить губы – все эти женские штучки-дрючки, без которых они не могут ни в двадцать, ни в шестьдесят, словно это действительно так важно. Он знает, что они все успеют и будет хорошо, непременно будет хорошо, он это чувствует…

За окном весна, голубое прозрачное небо, только-только проклюнулись первые почки, а там, не успеешь оглянуться, и юная нежная листва, все это уже совсем близко, а пока ожидание растворено в воздухе (теперь ожидание для них важнее, чем осуществление), в раздвинувшемся вдруг, готовом вот-вот зазвенеть пространстве, и что тебе двадцать, что семьдесят (или восемьдесят), жизнь продолжает манить и обещать что-то еще, неизведанное, и надо идти ей навстречу, слушать ее мелодию…

Он нетерпеливо, с некоторым даже раздражением окликает:

– Ну скоро ты в конце концов?

Разумеется, она скоро, она уже готова. На ней голубое шерстяное платье, чуть прикрывающее коленки, – стройная до сих пор, с некоторой склонностью к полноте, красивая фигура, салатовая косынка на шее, летучий аромат ландыша, ощущение свежести и легкости, то самое, что когда-то покорило его…

К любимому парку они идут мимо многочисленных палаток с разными товарами (от туалетной бумаги и канцелярских принадлежностей до хлебобулочных изделий). Вечереет, народ выползает из домов прогуляться по свежему весеннему воздуху, парочки молодых и немолодых, стайки и группки тянутся к парку, к его еще притаенной предвесенней жизни. Как-никак воскресенье, выходной день.

Они идут не быстро, он чуть впереди, она поотстав (куда ты так несешься?), странно, всегда они не совпадают в ходьбе: ее шаг нетороплив и размерен (плавен), его – нервен и стремителен даже теперь, когда силы уже не те. Под руку он, впрочем, и никогда не умел ходить, ее попытки его притормозить, придержать, подстроить под свой лад только раздражают (чего виснуть?), она не обижается (что уж теперь?). Идут как бы следом друг за другом, он на шаг опережая, будто и не вместе. Это, впрочем, вовсе не значит, что он действительно спешит, просто привычка, если угодно, полуходьба-полубег. Даже если у него и получается приумерить шаг, то ненадолго, снова он в отрыве и лучше его отпустить: далеко не убежит. И правда, оторвавшись слишком, он останавливается и ждет, недовольно поглядывая в ее сторону.

Прогулкой это назвать трудно: они вместе и отдельно.

Перед деревянной сценой, устроенной под полукруглым навесом, довольно большая заасфальтированная площадка, окруженная скамейками, на которых уже угнездился пенсионный люд, старушки (в основном), иногда и старички, это в основном зрители, болельщики своего рода. Правда, и некоторые из них порой, раздухарившись, отваживаются, хоть разок, трудно смириться со старостью, особенно если душа так себя не ощущает.

Оркестрик появляется обычно ровно в шесть, но может и не появиться вообще, и тогда врубят через колокольчик магнитолу (обычно слишком громко), и тогда будет, конечно, хуже, оркестр – все-таки живая музыка, хотя бывает и что не очень профессионально, и репертуар какой-нибудь либо слишком старомодный, либо, наоборот, модерновый, больше для молодежи. Часто это зависит от того, кого набралось больше – помоложе или постарше, а то просто от настроения музыкантов (и от их возраста).

Молодежь подтягивается ближе к ночи, к закрытию парка, когда веселье в самом разгаре. Толкотня, запах пота и винных паров, визги и клики. Бывает, что и дебоширить начинают, несмотря на пару-тройку дежурящих поблизости милиционеров, пристают к девушкам, выясняют отношения и тому подобное, тесновато и суетно.

А пораньше – больше пожилых, вроде них, тоже ведь хочется. Многие уже знают друг друга, потому что приходят регулярно – кто посмотреть, кто и потанцевать. Немало, конечно, и случайных людей, выбравшихся просто погулять, но привлеченных музыкой. К вечеру, особенно с наступлением темноты, здесь главное место – открытое кафе, танцплощадка, огни фонарей, бурление жизни…

Как мотыльки на свет.

Да, ожидание для них теперь значит не меньше, чем все прочее. В ожидании уже есть все дальнейшее, но еще и острота предвкушения. Нетерпение лучше умерить, это в молодости нормально, когда времени еще столько, что не объять, и можно погонять его – лишь бы скорей. А потом все проходит – и зачем торопились? Увы, все так быстро проходит, ожидание нужно лелеять, как вообще все, каждую минуту лелеять: чем она длиннее, тем… А впрочем, без разницы, так ли сяк, все равно время не удержать, сколько его еще осталось? Но об этом можно забыть, обо всем можно забыть, когда музыканты, побрякав разнострунно для пробы, размявшись и настроившись, начнут наконец играть.

Они будут играть, а все будут слушать – поначалу, да, все будут пока прислушиваться, словно нащупывая в очередной мелодии некий тайный нерв, которому вдруг отзовется душа – и потянет, повлечет туда, поближе к сцене, на асфальтированную площадку, в эпицентр рассеянного, неяркого света, вокруг которого постепенно, чем ближе к ночи, сгущается тьма. Пока там пусто, но лица пришедших сюда людей, случайных и неслучайных, уже оживились, члены задвигались в ритм, подошвы нетерпеливо постукивают о землю, как бы пробуя ее твердость и прочность.