На войне как на войне. "Я помню" - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 132

– Вы ощущали приближение войны?

– Нам, служившим в Азии, все время говорили, что будет война с Турцией. А друзья мои, служившие в Литве, еще в мае сорок первого присылали письма из Литвы, и все как один писали: «Матвей! Скоро война с немцами! Не поминай лихом, прощай, если что…» Все они в Прибалтике в сорок первом погибли.

– День начала войны помните?

– На 22 июня 1941-го была назначена наша присяга. Ждали шефов. Вдруг приказ: «Все на плац, на митинг!» Вышел командир нашей части, немец, полковник Гейцах, отмеченный двумя орденами Красного Знамени за борьбу с басмачеством. Помню его слова: «Красноармейцы, сыны мои! Мы краснознаменная часть, и я буду требовать от командования округом немедленной нашей отправки на фронт! Разобьем фашистскую гадину! Ура!!!!!»…Неделю мы получали автотехнику, машины ГАЗ, мобилизованные с гражданских предприятий. Орудия наши были на автомобильной тяге.

29 июня нас погрузили в эшелоны и – на фронт. Выдали НЗ на три дня: вобла, по четыре сухаря, банка говядины на троих и пачка чая. На станциях стояли старушки вдоль железнодорожного полотна и плакали, голосили нам вслед: «Дети, куда вы едете?! Вы же такие молоденькие? Вас же всех поубивают!»…10 июля 1941-го разгрузились в Брянске и сразу в бой под Ельню.

– Про летние бои сорок первого года расскажете? Многие ветераны не хотят о них вспоминать.

– Все, что творилось под Ельней в июле 1941 г., можно охарактеризовать одним коротким словом – «мясорубка»… Перед первым боем объявили – немцы высадили парашютный десант, их мало, покажем немцам «кузькину мать»! А на нас танки пошли!.. Все время нас гоняли по лесам взад-вперед. Тянем орудия на лямках, занимаем позиции. Немцев не видим, куда-то стреляем, а через час получаем новый, еще более бестолковый приказ. Бой кончается, кто живой – тех сразу перебрасывают на новое место. В конце июля уже стреляли только с открытых позиций. В июле была страшная жара, пить хотелось смертельно, а рядом с нами ни ручейка, ни речки. За три недели боев мы ни разу не видели полевой кухни. Что сам найдешь, тем и питаешься. Потери наши были просто невыносимыми. Трупы никто не хоронил. Тела убитых складывали в «стоги», клали трупы по 5–7 тел, один на другой. «Стоги» шли рядами, через каждые 20–30 метров, и мы даже не пытались считать эти «горы», так их было много, чуть ли не до края горизонта… Вонь дикая, трупы разлагаются. И каждый день нас бомбят, и бомбят, и бомбят! Не было спасения от немецких самолетов. Рыли ровики, щели, а толк от них небольшой. Зенитчиков своих проклинали. Мазилы! Хоть бы одного немца-бомбера завалили, так нет. Наши ТБ-3, идущие на бомбежку, немецкие зенитчики сбивали с третьего снаряда. Это я лично видел несколько раз. Политрук батареи придет ночью: «Приказ генерала Жукова! Ни шагу назад!», а мы даже не знаем, где вообще находимся, что происходит слева и справа. Связь телефонная перебита, какая к черту корректировка огня!

Через три недели от двух батарей осталось одно орудие и девять человек, и то из нашего взвода – только Якименко и я. Представляете, какие были потери в стрелковых ротах, если из артиллеристов в строю оставалось 9 из 70 человек… Заняли огневую позицию. Разрывные пули по щитку орудия щелкают… Снарядов у нас было всего четыре ящика. Слышу крик: «Танки!» Стрельба из «сорокапятки» ведется с колен. Я приподнялся взглянуть на поле боя. Вдруг удар в грудь с правой стороны. Осколки от танкового снаряда. А я даже разрыва не услышал… Ребята перевязали, до санбата я умудрился сам дойти. Прооперировали меня и отправили в госпиталь в Тульскую область, на станцию Черепец. Госпиталь разместили в бывшем санатории. Там произошел один случай, который я не могу забыть до сих пор. Палаты большие, на 40 раненых. На стене висела «тарелка» репродуктора. Слышу, как Левитан рассказывает по радио о немецких зверствах на оккупированной территории. Речь шла о том, что немцы привязывают евреев к танкам, потом танки разъезжаются в разные стороны и тела несчастных разрываются на куски. Вдруг в палате раздается смех многих людей и возгласы с разных сторон: «Молодцы немцы, как жидов кончают!» У меня внутри все окаменело. До той минуты я был пламенным патриотом, фанатиком, а тут… Я лежал и думал, как я буду воевать рядом с такими людьми?! Да люди ли они?..

Через две недели меня погрузили в санитарный поезд и привезли в госпиталь в Аткарск. Лежал я там еще два месяца. Выписали из госпиталя, дали отпуск на полтора месяца на долечивание и «литерные» документы на проезд по железной дороге в любом направлении. А куда ехать… Понятия не имею, где моя семья. Пришел на станцию… И Бог помог мне. Окликает меня какой-то железнодорожник: «Солдат, ты случайно в Рославле на заводе не работал?» Оказался мой земляк, эвакуированный с вагоноремонтным заводом в Аткарск. Он мне и говорит: «Многие рославльские в Тамбов эвакуировались. Поезжай туда, поищи своих». До Тамбова я добирался долго и мучительно. Пришел в Тамбове в эвакопункт, посмотрел книги записи эвакуированных, ни одной знакомой фамилии. Советуют мне, поезжай в Кирсанов, там вроде какая-то артель из Рославля находится. И точно, нашел в Кирсанове нашу артель «Борьба», а у них письмо от моего младшего брата, который разыскивал нашего дядю. И адрес – село Верхотуры, Воскресенский район, Башкирия. Но добирался я до своих долгие месяцы. Зима, морозы лютые, а я на «товарняках» да угольных платформах в шинельке… Как не замерз насмерть, до сих пор удивляюсь! Доехал до Челябинска, вдруг плохо мне стало, ходить не могу, ноги опухли, дышать трудно, в груди боль – будто раскаленное железо внутри. Привезли меня в госпиталь, и оказывается, что рана открылась. Откачали мне гной и воду из легкого. Отпустили из госпиталя, доехал до Орска, а там та же история, снова врачи кромсают мне раненое легкое, снова гной, дренаж. Температура за сорок зашкаливает. Врачи уже ждали, когда я помру, в то время антибиотиков не было. Выкарабкался я… Медицинская комиссия признала негодным к воинской службе сроком на один год с обязательным переосвидетельствованием раз в три месяца. Уже доехал до Ишимбаево, 40 км оставалось до села, в котором жили родители, – и опять та же история. Вышел я из больницы 8 марта 1942-го. Приехал в Верхотуры. Спрашиваю у местных: «Где тут Лихтерманы живут?» А мне рассказывают, что моя семья жутко голодает. Начал я слесарить, чтобы семью прокормить. Младшего брата Иосифа призвали в армию, направили в Стерлитамакское пехотное военное училище. Вскоре училище отправили на фронт в полном составе, под Сталинград, там брата тяжело ранило, и он вернулся домой только в 1943 г. с ампутированными ступнями ног… В июле сорок второго года меня вызвали в Уфу, на гарнизонную медкомиссию. Никто из врачей меня даже не осматривал. Посмотрели госпитальные справки и сказали: «Сожалеем, но мы отменяем прежнее решение о вашей «комиссовке». Вы признаетесь годным к службе без ограничений». И несут какую-то чушь, мол, понимаешь, армия нуждается в солдатах, что на фронте тяжелое положение… Будто я сам этого не знаю. И сразу в руки направление в военкомат. Спорить я с ними не стал, только заметил вслух: «Я думал, меня на врачебную комиссию позвали, а как выясняется, тут политруки сидят, а не доктора». Они молчат… Прихожу на комиссию в военкомат. Спрашивают: «Кем хочешь воевать? Ты раненый фронтовик, кадровый солдат, с образованием, даем тебе право выбрать». Отвечаю: «Я наводчик 45-мм орудия. А вообще, мне все равно, куда пошлете». Мне действительно было все равно, после Ельни я стал фаталистом, знал, что никто не уйдет от своей судьбы. Интересуются: «В пулеметно-стрелковое училище пойдешь? Мы тут команды формируем в Тюмень и в Арзамас. На артучилище нет разнарядки».