Девочки похватались за головы. Кто-то завизжал.
– Как я пойду домой в таком виде? – взвыла Норма.
– Над нами смеяться будут! – пронзительно завопила Марго.
Она схватила обеими руками по пучку фамильных густых, как у всех Фэрли, волос и попыталась пригнуть к плечам. Волосы вырвались из ее пальцев и пружинисто выпрямились обратно.
– Да, – кивнул Джосс. – Все встречные и поперечные животики надорвут, глядя на вас. И поделом. Все станет как было, когда вы ступите на порог собственного дома – не раньше. А теперь марш.
Девочки надулись, разобрали поваленные велосипеды и оседлали их, ворча и жалуясь друг дружке, что у всех поотрывались задние крылья. А Норма, перекрывая лязг и дребезжание, поинтересовалась:
– А почему он с ее волосами ничего не сделал?
И когда они тронулись с места и покатили по дороге – длинноголовые и, что греха таить, придурковатые на вид, – Марго громко ответила:
– Да потому что он полукровка, наполовину Пинхоу, вот почему!
Она хотела, чтобы Джосс ее услышал, – и он услышал. И ему это не понравилось. И когда Марианна сказала: «Джосс, они рассердились, потому что Бабка наслала на Фэрли порчу», он только крякнул.
– Марианна, я тут не собираюсь обвинения выслушивать, – сказал он. – Из-за чего у вас вышла ссора, мне без разницы. Велосипед я тебе починю, и хватит с тебя.
Он поднял с земли Марианнин велосипед и несколькими отработанными поворотами и тычками – и равным количеством метких колдовских зарядов – выпрямил погнутую раму и покореженные педали и сделал так, чтобы колеса снова стали круглые. От слез у Марианны все плыло перед глазами, и фигура Джосса, который надевал на место цепь, казалась перекошенной. «Ну, Бабка! Как она основательно поработала! – думала Марианна. – Никто и слову моему не верит!»
– На, держи. – Джосс подтолкнул к ней починенный велосипед. – А теперь езжай куда ехала, покажись доктору – не нравится мне твое лицо – и больше не связывайся с этими Фэрли. – Он взялся за собственный велосипед, проворно перекинул ногу через седло и укатил в деревню, не успела Марианна сообразить, что сказать.
Она немного постояла на дороге и тихонько поплакала – и всей душой презирала себя за этот плач. Потом совладала с собой и пригляделась к растоптанным лопнувшим мешочкам и белому порошку, который высыпался из них и лежал теперь полосами по всей дороге и припудрил изгороди по обе стороны. Эти девочки везли какое-то сильное средство, чтобы наслать на Пинхоу очень серьезную порчу. У Марианны противно заломило спину, и она поняла, что это какая-то очередная хворь. К счастью, чары были такие сильные, что тот, кто отправил девочек, поступил предусмотрительно – колдовство начало бы действовать, только если бы кто-то произнес нужное слово, – но Марианне было понятно, что оставлять его тут нельзя. Нужное слово случайно может произнести кто угодно и когда угодно.
Марианна со вздохом положила велосипед и задумалась, как же теперь быть. Мама в таких вещах разбиралась гораздо лучше Марианны.
Пожалуй, есть одно средство. Марианна нечасто к нему прибегала, потому что мама очень испугалась, когда обнаружила, что Марианна так может.
Марианна втянула в грудь побольше воздуха и призвала огонь – очень осторожно и нежно. Она призвала его только на поверхность дороги и на самые кончики листьев. На всякий случай – вдруг этого не хватит – она наказала огню выжечь весь порошок до крупинки, куда бы его ни занесло.
Ответом ей были голубые язычки пламени, они мерцали на дюйм над дорогой, травянистыми обочинами и живой изгородью. И тут же в огне заплясали, шипя и потрескивая, крошечные белые искорки. Потом порошок занялся и сгорел, урча, будто дурно воспитанная собака, – и слышать это было очень отрадно. Шесть мешочков взлетели в воздух, издали шесть тихих «пуфф», изрыгнули шесть огненных шаров, скорее зеленых, чем синих, и рассыпались дождем белых искр. Прямо как фейерверк, подумала Марианна, если не считать сильного запаха драконьей крови. Когда Марианна отозвала огонь, не осталось ни крошки порошка и ни следа мешочков.
– Хорошо, – сказала Марианна и покатила дальше.
Должно быть, когда она подъехала к дому дедушки Эдгара, вид у нее был устрашающий – рот распух, лицо исцарапано, волосы дико торчат во все стороны. Коленки и одна рука тоже были в царапинах. Когда бабушка Сью открыла ей дверь, то испуганно вскрикнула:
– Какой ужас! Солнышко, ты что, упала с велосипеда?
Бабушка Сью была вся такая чистенькая, накрахмаленная, собранная и глядела с таким сочувствием, что Марианна неожиданно для себя снова расплакалась. Протянула бабушке Сью баночку с бальзамом и проговорила:
– К сожалению, она, кажется, треснула.
– Ничего страшного, ничего страшного!
У меня еще осталось, – сказала бабушка Сью. – Входи скорее, дай погляжу на ссадины.
Она провела Марианну в свою чистенькую, опрятную кухню – вокруг вертелись пять разномастных собак дедушки Эдгара, и все они шумно радовались Марианне, – усадила Марианну на табуретку и промыла ей лицо и колени маминым травяным обеззараживающим средством.
– Кошмар! – проговорила она. – Как же это, такая большая девочка – и не знаешь, какие чары наложить, чтобы не свалиться с велосипеда?
– Я не свалилась, – всхлипнула Марианна. – Девочки Фэрли…
– Что ты говоришь? Ты же только что сама сказала, что упала с велосипеда! – заявила бабушка Сью.
И не успела Марианна ничего объяснить, как она уже поставила перед ней стакан молока и тарелку миндального печенья.
Миндальное печенье у бабушки Сью всегда было великолепное – коричневое и хрустящее снаружи и мягкое, тающее на языке и белое внутри. Надкусив первое печенье, Марианна обнаружила, что у нее шатается зуб. Чтобы приколдовать его на место, ей пришлось очень сильно сосредоточиться на целую минуту. А потом не было уже никакой надежды втолковать бабушке Сью, что нет, она не падала с велосипеда и что это бабушка Сью предположила, что Марианна упала.
Тут Марианне стало совершенно очевидно, что слушать ее бабушка Сью не собирается. Однако она все же сделала попытку достучаться до нее.
– На меня напали шесть девочек Фэрли, – раздельно проговорила она, когда зуб надежно прирос. – Они сказали мне, что Бабка насылала на них порчу. У них были лягушки, вши и муравьи в кладовых, а теперь еще и коклюш, как у нас.
Бабушка Сью скривилась от отвращения. Оправила обеими руками нарядную накрахмаленную юбку и проговорила:
– Каких только суеверий не ходит среди деревенских девчонок! Меня это не устает поражать с тех самых пор, как я переехала в Ульверскот. Сами не умеют поддерживать чистоту в домах – а Фэрли, солнышко, не самое чистоплотное семейство, – а потом обвиняют других в нашем ремесле! На подобную низость никто не пойдет – а уж твоя бедная бабушка и подавно! Она же едва ходит – так говорила мне Дина.