Венецианский контракт - читать онлайн книгу. Автор: Марина Фьорато cтр.№ 15

Когда матросы заходили в трюм, она старалась не издавать ни звука, даже не дышать. Но все же один из грузчиков насторожился: он опустил бочку и выпрямился, подняв предупредительно руку с неуклюжими пальцами, чтобы его товарищ прислушался.

– Что случилось? – спросил тот, опуская свою бочку.

– Я слышал шум, – шепнул первый, с хорошим слухом, – оттуда.

Он показал на бочки, за которыми сидела Фейра. Сердце у неё готово было вырваться из груди. Пот с кончиков пальцев стекал прямо на зерно.

– Должно быть, крыса, – сказал второй. – Тебе всегда что-то мерещится.

– Крыса? Оторвать бы тебе никчемные твои уши. Разве ты не слышал приказ капитана? Никаких животных на борту – тут даже корабельного кота нет. Так что придется самим её найти.

– Почему никаких животных?

– Я не знаю. Это как-то связано с грузом.

– Ладно. Давай поищем, если надо, но нас ещё ждет главный груз.

Они подошли так близко, что Фейра почувствовала резкий козлиный запах – один из матросов, по-видимому, прежде работал пастухом. Второй, который видел намного лучше, чем слышал, посмотрел прямо на Фейру и воскликнул: «Нашел! А ну-ка иди сюда, негодница!».

Фейра отпрянула, но вдруг матрос поднял с пола огромную крысу, черную, скользкую, лоснящуюся, как масло, и визжащую от страха. Он свернул ей шею, и снова наступила тишина. Матрос перекинул длинное тельце через плечо, словно мешок, и понес его наружу, в ночь, сопровождаемый своим остроухим товарищем.

Фейра вздохнула с облегчением, сердце её колотилось.

Внезапный удар, суматоха и проклятия заставили её насторожиться: матросам предстояло загрузить ещё что-то. Что-то тяжелое. Она видела, как четверо мужчин несли свою ношу на плечах – так несут гроб на похоронах.

Саркофаг.

Все носильщики были закрыты покрывалами. Могло показаться, что это знак уважения к тому, кого они несли, если бы не их поведение и речь. Носильщики раскачивали и ударяли ящик, жалуясь на его тяжесть и изрыгая проклятия так, что Фейра убедилась: они не могли нести тело. Саркофаг, украшенный цветными узорами, был, кажется, из серебра или свинца – из какого-то метала, который светился слабым серым светом. Носильщики, ворча, кряхтя и бранясь, отнесли его за муслиновые занавески и с грохотом опустили на дощатый пол, а затем поспешно ушли, забрав с собой факел. Воцарилась тишина – тяжелая, как свинец. Фейра видела белые отблески задернутой занавески.

Все было так же, но что-то изменилось.

Фейра почувствовала почти что осязаемую угрозу, исходящую от ящика за занавеской, – нечто более ужасное и тревожное, чем все, что она видела в тот день. Она посмотрела на занавеску цвета смерти и пустое пространство неструганных досок между нею и занавеской и вслушалась в тишину. Её пронзил – резко и внезапно, писклявый, легко узнаваемый голос кизляр-агы, который спускался по трапу.

Потом последовал сильный толчок, и раздался крик, длинный канат с плеском упал в воду, запахло горелым тросом – корабль снялся с якоря. Судно накренилось, покачиваясь на волнах. Всё. Обратного пути не было.

Они вышли в море.

Первые несколько часов пути Фейра старалась сидеть как можно тише.

Это было нетрудно: корабль раскачивался так, что она боялась пошевелиться. Она ещё никогда никуда не ездила, никогда не выходила в море – только на прогулки на золоченом баркасе Нурбану, никогда не покидала золотистые воды Босфора. Все было так непривычно – этот ритм, эти вздымавшиеся и опрокидывающиеся волны.

Каждый раз, когда корабль скользил вниз, она чувствовала себя невесомой, а когда он поднимался на гребень волны – её прижимало к тюкам с такой силой, что медицинский пояс, врезаясь в тело, причинял ей нестерпимую боль. Её лихорадило; качка казалась невыносимой, а предчувствие каждого нового подъема и падения вызывало панический страх. Когда судно замирало на верхушке гребня, прежде чем ринуться вниз, её тошнило. Только теперь Фейра поняла состояние отца, когда он возвращался из долгого плавания. Не удивительно, что несколько дней он чувствовал себя больным: лицо его было зелёным, руки тряслись, и он не мог пройтись по комнате, не раскачиваясь и не спотыкаясь.

Фейра была человеком практичным. Отец не раз говорил ей: «Достаточно одного дня и одной ночи на корабле, чтобы ноги привыкли к качке. И столько же на берегу, чтобы избавиться от этой привычки». Она постаралась дышать ровнее и вскоре сумела расположиться поудобнее, чтобы подстроиться под ритм корабля. Она вспомнила, как впервые села на лошадь. Женщина-конюх самой Нурбану учила её подниматься и опускаться в такт, чтобы сохранять равновесие и сделать езду плавной. То же самое было здесь, в этом чуждом для неё месте.

Вскоре она смогла сесть и отодвинуть тяжелые тюки от своего лица, а затем бесшумно принялась устраивать себе удобное гнездышко среди ящиков и мешков. Под ней лежал парусиновый матрас; с одной стороны располагалась корма судна – неструганный изгиб, обшитый внакрой деревянными досками, с другой – ряд бочек. Между бочками оставалась щель, через которую можно было видеть весь трюм и занавеску вдалеке, оставаясь при этом невидимой для чужих глаз. Фейра прикинула количество провизии в трюме и поняла, что её не обнаружат ещё несколько дней, а может, и недель; между её укрытием и проходом на палубу было множество тюков, коробок и бочек. Матросы возьмут сначала их.

Фейра понимала, что крайне важно – скрывать свое присутствие, пока они благополучно не минуют особую отметку на пути. Она видела, как отец наносил эту отметку на карты и чертежи, которые хранил в сундуке у них дома. Еще девочкой она наблюдала, как отец разворачивает огромные пергаменты у них на столе, достает серебряный циркуль и отмечает маршрут. Фейре нравилось смотреть, как циркуль вращается в руках отца, шагая по морям, как серебряный человечек со стержнями вместо ног. В определенный момент человечек останавливался, подняв одну ногу в воздух и балансируя, как танцор. Тимурхан с силой надавливал одним концом циркуля на пергамент и ставил на этом месте аккуратный крест. «Здесь, – говорил он, – точка невозврата».

Точка невозврата, как она понимала, – это рубеж, преодолев который, вернуться обратно было невозможно, и приходилось плыть только вперед. Это был один из важнейших ориентиров в мореплавании: если запасов недостаточно или началось сражение, или за судном гонятся пираты, важно знать, может ли корабль повернуть обратно или лучше продолжить путь. Если Фейра сможет сохранить свое присутствие в тайне хотя бы полпути до Венеции, им не удастся уже повернуть корабль обратно. Так или иначе, она останется на борту и разделит судьбу своего отца – какой бы она ни была.

Кровавые отблески заката просачивались сквозь щели в обшивке судна. Фейра прижалась щекой к самой большой трещине, и ветер с солеными брызгами обожгли ей глаза. Но она ничего не увидела, кроме вздымающейся серовато-коричневой массы. Вода была уже не темно-синей, как ляпис или сапфир, а серой, словно бугристая спина морского чудовища, глубокая и опасная. Здесь даже море изменилось. Все, что она когда-то знала, осталось позади. Фейре вдруг нестерпимо захотелось обнять отца.