Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - читать онлайн книгу. Автор: Йоахим Радкау cтр.№ 94

Страница

«Спаси нас Господи… от Имперского закона о сточных водах», – вскричал Карл Дуйсберг, директор завода красителей «Байер» в 1912 году на Конференции ассоциации химической промышленности. Тогда уже было понятно, что национальные правовые нормы будут строже, чем предписания городов, по крайней мере таких, в которых доминировала промышленность. В XX веке полномочия коммунальных властей в ликвидации отходов часто тормозили решения экологических вопросов.

Новые масштабы экологических проблем требовали надрегиональных инстанций и лояльностей, и в этом отношении также важна связь между природой и нацией. Однако и в современной экологической политике присутствует не только логика централизации. Там, где наиболее сильные импульсы исходили не столько из научных дискурсов, сколько из чувственного восприятия и непосредственной затронутости, например, в вопросах загрязнения воздуха или повышенного уровня шума, на коммунальном уровне нередко происходило больше, чем на надрегиональном (см. примеч. 85). Конкретный чувственный образ природа всегда принимала прежде всего в конкретной местности.

Вопреки частым утверждениям, и речи не может быть о том, что человечество вошло в индустриализацию без забот и тревог, ничего не подозревая о ее нежелательных последствиях. Слепая вера в блага технического прогресса никогда не была единственной точкой зрения. Паровая машина с ее взрывоопасностью, шумом и чадом очень рано дала сигнал о появлении нового фактора беспокойства, требующего особой бдительности. С самого начала индустриализацию сопровождали жалобы и тревоги. Наверное, самое серьезное завоевание экологической истории состоит в том, что она заново открыла нам поток жалоб, написанных за ушедшие века. Эти исторические источники можно толковать двояко: с одной стороны, они свидетельствуют о печальных обстоятельствах, с другой – о нежелании людей покорно их сносить. Тогда в людях еще более глубоко, чем впоследствии, коренилось убеждение, что никто не имеет права безнаказанно причинять ущерб имуществу соседей. Около 1800 года в Париже, по свидетельствам того времени, шла «непрерывная борьба между фабриками и их соседями» (см. примеч. 86).

В потоке жалоб видны признаки всеобщего осознания кризиса, прежде всего с того времени, как промышленность стала концентрироваться в крупных городах и агломерациях. Зловещие последствия индустриального роста в такой мере ощущались тогда и глазами, и ушами, и носом, какую не может себе даже представить житель сегодняшнего санированного западного города, где нет ни густого черного смрада, ни расцвеченной стоками речной воды, ни грохота паровых молотов. Общество XIX века было едино во мнении, что дальше так продолжаться не может. В 1901 году Ганс Вислиценус, химик из Лесной академии в Тарандте, с 1850 годов боровшейся против выбросов соседнего Фрайбергского металлургического округа, выступая на общем собрании немецкой химической ассоциации, назвал «пылевое загрязнение, копоть, сточные воды, дым и сажу» «трудными детьми нашей промышленности», требующими «отцовской заботы со стороны государства» (см. примеч. 87).

Экологические тревоги городов в то время звучали в еще более грозном контексте, чем сегодня. Грязь и вонь промышленных центров напрямую сочетались с угрозами эпидемий и социальных взрывов. С точки зрения учения о миазмах [211] , господствовавшего почти до конца XIX века, наихудшим источником болезней было загрязнение почв. Поэтому дурные запахи считались не только неприятностью, но и признаком смертельной опасности – некоторые экологические тревоги прошлого мы сегодня полностью позабыли. Санация городов начиналась под знаком учения о миазмах. Победа бактериологии в конце XIX века, наоборот, смягчила некоторые страхи. Но даже к 1900 году эта победа еще не была окончательной. Вера в целительную силу свежего воздуха и не замутненного дымом солнечного света была как никогда популярна среди сторонников лечения природными средствами. Многие высокогорные курорты имели кредо: «Куда входит Солнце, туда не заходит врач». Но и городские реформаторы верили в благословенную силу «солнца и воздуха» (см. примеч. 88).

Сегодняшние экофундаменталисты, которые относят к экологическому сознанию только поклонение перед природой ради нее самой, не склонны принимать всерьез прежний его вариант, неразрывно спаянный с гигиеной и социальным вопросом. Но именно тесная связь с социальной политикой и здравоохранением могла придать экологической тематике мощную пробивную силу. Конечно, опыт XIX века в этом отношении неоднозначен. Если под «социальным вопросом» понимать в основном проблему водоснабжения и вентиляции домов казарменного типа, легко забываются конфликты, связанные с распределением. Эдвин Чедвик, пионер английского здравоохранения и канализации, был сторонником работных домов и жесткой линии в социальной политике, врагом сентиментальных филантропов. Вместе с тем внимание к жилью, водоснабжению и условиям обитания помогло осознать такие аспекты дискриминации социальных групп, которые выпадали из поля зрения при сосредоточении исключительно на оплате труда и продолжительности рабочего дня. Но эти аспекты были весьма существенны, качество жизни было и остается в не меньшей степени вопросом состояния окружающей среды, чем оплаты труда. Это понимали уже ведущие социал-демократы Германской империи. Филипп Шайдеман, депутат Рейхстага от Золингена, сознавался, что при виде Мюнгстенского моста [212] , где «техника исправила то, что кажется недоработкой природы», «сердце заходится от радости, но вновь болезненно сжимается в груди, стоит только перевести взгляд на чернильно-черные воды Вуппера под этим чудом техники» (см. примеч. 89).

Главной заботой долгое время были фекальные загрязнения почв и вод. Эти тревоги имели за собой длинную историю, особенно в крупных метрополиях. В Париже беспокойство о загрязнении Сены стоками отхожих мест восходит к Средним векам, тем более что до 1860-х годов воду из Сены пили. Вместе с тем эта проблема была в принципе разрешима, ведь фекалии представляли собой ценные удобрения. Проблема же промышленного мусора, переработка которого далеко не так проста, вначале рассматривалась как побочная. До 1890-х годов Берлин приобрел для устройства полей фильтрации [213] площадь, вдвое превышавшую сам город! Даже мусор с городских улиц из-за высокого содержания в нем конского навоза ценился как удобрение. Кажется, что наибольшее раздражение конский навоз вызывал в городах США, где удобрения не так высоко ценились, как в странах Старого Света (см. примеч. 90).

Страница