Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Оболенский cтр.№ 33

— Почему папу пощадили? — рассуждал Джарджи Баланчивадзе. — А тогда как раз начался национальный подъем, и у каждой республики должно было быть свое громкое имя. Так получилось, что в Грузии именно отец был главным композитором. Он был профессором консерватории и лауреатом всех премий. Лично со Сталиным не встречался, но однажды был представлен на соискание Сталинской премии второй степени. Сталин, подписывая указ, спросил, кто это. Ему ответили, что Баланчивадзе — выдающийся грузинский композитор. «Тогда почему вторая премия?» — возмутился вождь и, перечеркнув, написал от руки: «Первая степень».

Хотя конечно же не все было так безоблачно. Часто враги пытались уколоть отца тем, что его родной брат уехал за границу. Мало того, иногда Баланчин выступал по радио с критикой СССР. Вот тогда нам совсем было худо. Меня и в комсомол не приняли. Хотя я говорю, что это, наоборот, помогло мне не стать комсомольцем. Я к этому никогда и не стремился».

— А меня почему-то приняли, — вступила в разговор зашедшая в этот вечер к Джарджи его родная сестра Цискари Баланчивадзе, бывшая солистка Тбилисского театра оперы и балета балерина. — При том, что я полную ерунду на собеседовании говорила. Меня спросили, кто второй секретарь ЦК компартии Китая. А я только одну китайскую фамилию знала — Ли Шан Фу, персонажа из балета «Красный мак», ее и назвала. А меня взяли и приняли. Хотя, может, поэтому и приняли, когда поняли, что я в политике ни бум-бум.

Сам Андрей Баланчивадзе сумел, возглавляя Союз композиторов Грузии, долгое время не вступать в члены КПСС. При этом оставался большим патриотом и верил в то, что страна развивается.

— Особенно его патриотизм проявился во время войны, когда отец написал очень патриотическую симфонию, — говорит Джарджи Баланчивадзе. — Это произведение возымело такой же эффект, как Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича. Потом в Тбилиси отцу поставили условие — если он хочет и дальше оставаться во главе Союза композиторов, то должен вступить в компартию и для этого всенародно отречься от своего брата. Но папа отказался и сделал это довольно смело. «В такую партию, которая требует отречения от собственного брата, я не пойду».

В 1990 году в интервью газете «Заря Востока» Андрей Мелитонович вспоминал, что все-таки написал заявление о приеме в партию. «На собрании меня все хвалили, пока один из присутствовавших не поднялся: «У вас что, глаза закрыты? Да ведь Баланчивадзе — брат белоэмигранта, мерзавца!»

На одном из собраний Андрею Баланчивадзе поручили выступить с осуждающей речью в адрес Шостаковича. Он внимательно выслушал «поручителей», а затем поднялся на трибуну и назвал Шостаковича «великим композитором». Этот случай стал началом близкой дружбы двух музыкантов. Хотя их первая встреча состоялась в 1927 году.

«. Познакомился с талантливейшим музыкантом, будущим колоссом Шостаковичем, — писал Андрей родителям из Ленинграда. — Ему только 21 год, он кончил консерваторию. Ему предложили там преподавать, но он отказался и сейчас преподает в техникуме партитурное чтение, я буду, наверное, у него заниматься».

Не было ни одного дня рождения Андрея Баланчивадзе, утро которого не началось бы с поздравления Дмитрия Шостаковича. Русский композитор часто приезжал в Грузию, а в дни, когда его травля достигла наивысшей степени, укрывался в доме Баланчивадзе в Тбилиси.

И в более поздние годы Андрей не растерял своей смелости и остроумия. Как-то к нему пришли подписывать письмо против Бориса Пастернака, чей «Доктор Живаго» наделал много шума во всем мире. Баланчивадзе внимательно посмотрел на пришедших: «Это ведь запрещенная книга?» И, услышав утвердительный ответ, продолжил: «Я запрещенных книг не читаю. А вы?» В итоге незваные гости ретировались ни с чем.

— Папу вызывали в Москву на все пленумы и съезды композиторов, хотели, чтобы он выступал с речами. Он умел говорить. Близко дружил с Тихоном Хренниковым, Георгием Свиридовым, к нам в Тбилиси регулярно приезжали Дмитрий Шостакович, дирижер Александр Гаук — он хорошо поставил отцовский балет «Жизнь», который сразу после войны шел в Большом театре.

Дружил с поэтом Сергеем Городецким. В Петербурге отец учился у Марии Вениаминовны Юдиной. Сейчас она объявлена великой русской пианисткой, а тогда случались моменты, что она и рубль просила. Она часто бывала в Тбилиси и один раз даже играла у нас. Помню, утром меня разбудила музыка Бетховена — это Юдина сидела за роялем.

Судьба родной сестры Георгия и Андрея Баланчивадзе сложилась трагично. В Петрограде ее удочерила жена брата Мелитона, Ивана Баланчивадзе, бездетного военного. Затем девушка тоже приехала в Тифлис, поступила в академию художеств и вышла замуж за немца. Вскоре перед супругами поставили условие — либо Хаген, так звали мужа Тамары, меняет гражданство, либо она вслед за ним покидает страну. На семейном совете было решено, что Хаген уедет, а затем вызовет к себе молодую жену. Супруг уехал и навсегда исчез из жизни Тамары Баланчивадзе.

В Грузии она стала театральным художником, сотрудничала с театром Марджанишвили, работала с Еленой Ахвледиани. А затем вернулась в Ленинград и устроилась в кукольный театр под руководством Сергея Образцова. После начала блокады Ленинграда с помощью брата Андрея Тамара получила возможность покинуть осажденный немцами город. Но, не доезжая до Тихорецка, поезд, в котором она ехала, попал под бомбежку. И больше о Тамаре семья не слышала.

Следующая встреча братьев Баланчивадзе состоялась только в 1962 году — спустя 45 лет после расставания. За все это время они даже не имели возможности переписываться друг с другом. Хотя Баланчин давал о себе знать. Во время войны в Тбилиси приходили посылки из израильско-египетского общества — шоколад, растительное масло, сахар, теплые вещи. Все это было организовано Жоржем. И вот наконец братья могли лично увидеть друг друга.

Андрей Баланчивадзе вспоминал, что встреча была очень теплой. При том, что расставались братья практически детьми, а встретились уже состоявшимися художниками.

— Это произошло осенью 62-го, — вспоминал Джарджи Баланчивадзе, — я уже учился в московской консерватории. Мы вместе с отцом встречали Баланчина в аэропорту. Тогда он приехал со своей лучшей труппой, это был расцвет New York City Ballet. Баланчин, как капитан, последним спустился с трапа, и все балетные артисты в шикарных костюмах разместились в открытом поезде, который повез их к зданию аэропорта. Баланчин обнялся с папой, была очень теплая встреча.

За несколько месяцев до приезда дяди отец признался мне, что его заставили написать брату письмо о том, как у нас все хорошо и что, мол, напрасно тот так ругает Советский Союз в своих выступлениях. Когда я узнал об этом, то даже испытал какое-то разочарование: как отец мог поддаться на требования написать заведомую ложь. Потом уже я понял, что как раз в тот момент у него в Большом театре в Москве готовилась премьера балета и он фактически был вынужден так поступить. К тому же, как говорил отец, он надеялся, что Жорж и сам поймет, что его письмо не имеет ничего общего с действительностью.

При этом он, видимо, и сам переживал из-за того послания. А потому прямо в машине, на которой мы из аэропорта ехали в город, отец спросил Жоржа, получил ли тот его письмо. Но дядя успокоил отца: «Мне сказали, что из Москвы приехал какой-то коммунист, который хочет встретиться со мной и передать письмо. Я отказался его принять».