Медичи. Крестные отцы Ренессанса - читать онлайн книгу. Автор: Пол Стретерн cтр.№ 39

С этим фундаментальным расхождением между реальной властью и конституционным правом можно было бы примириться, но только в том случае, если с этим согласятся все участники этой парадоксальной ситуации. В своих «Ricordi» Лоренцо поясняет подлинную причину своего согласия «взять на себя заботу» о городе: «Я сделал это для того, чтобы защитить наших друзей и собственность, ибо плохо приходится тем, кто богат, но не имеет никакого влияния на власть». Ситуация сложилась безвыходная: все признавали верховенство Медичи, но титула у них не было; и все равно они должны были играть свою роль, для того чтобы выжить. Историк Франческо Гвиччардини, бывший ребенком в годы правления Лоренцо, справедливо характеризует двусмысленное положение последнего — «милосердный тиран в стране, которая по конституции является республикой».

Лоренцо де Медичи родился в 1449 году, и его жизнь начиналась в годы, когда устанавливалась власть семьи: мальчиком он был любимцем своего деда Козимо. Однажды, когда постаревший Козимо принимал какую-то важную делегацию из Лукки, в кабинет вошел внучек с палочкой в руке. Лоренцо спросил деда, может ли тот вырезать из нее флейту, и Козимо тут же принялся за дело. Когда мальчик удалился, радостно вертя в пальцах новую флейту, гости из Лукки посетовали, зачем Козимо прервал столь важную встречу. «Разве вы сами не отцы, не деды? — парировал хозяин. — Вам еще повезло, что мальчик не попросил меня поиграть на своей новой флейте. Иначе я бы наверняка повиновался».

Наибольшее воздействие на Лоренцо оказала, безусловно, его мать Лукреция (урожденная Торнабуони); ее властная и глубоко артистическая — по природе и воспитанию — личность обогатила наследие Медичи творческим началом, которое раньше почти не проявляло себя. С этим связан и еще один важный элемент воспитания Лоренцо. Могущественные семьи во Флоренции традиционно существовали по преимуществу в форме кланов, это отражалось не только в образе жизни, но и в виде жилища. Многочисленное семейство, почти племя, собиралось под крышей родового дворца, где ходом общей жизни управлял вождь; индивидуальность же растворялась, как правило, в чувстве принадлежности к клану. Это касалось и семейств, живших не в одном дворце, но в домах, прилегающих один к другому.

Однако наступало время перемен, и в новых дворцах ведущих семейств Флоренции начало ощущаться что-то новое. Они по-прежнему поражали размерами: скажем, палаццо Питти было просторнее дворцов многих королевских семей в Европе. Но с возвышением в эпоху гуманизма человеческой индивидуальности семейные кланы начали распадаться на отдельные ячейки, и это отражалось и в самой планировке новых дворцов, и в распорядке внутренней жизни. Палаццо Медичи был построен для одной семьи и ее домочадцев, но не для большого клана, между тем как палаццо Барди — их прежнее жилище — располагался на улице, где Барди принадлежало все, и двери были всегда открыты для всех членов клана. Ну а в палаццо Медичи семья могла укрываться от посторонних глаз и наслаждаться частной жизнью; так начиналось отделение ее от жизни общественной.

Ослабление клановых связей вело к укреплению связей внутрисемейных — родители становились ближе детям и детям детей — внукам. Обратите внимание на слова Козимо, обращенные к гостям из Лукки: «Разве вы не отцы, не деды?» Игры с Лоренцо он считал занятием не менее важным, чем переговоры с иностранной делегацией, в то время как — красноречивая деталь — люди из Лукки, где идеи Ренессанса еще не нашли широкого распространения, — просто не поняли, о чем он говорит.

Показательно, что Медичи переехали в свой новый дворец на виа Ларга ровно за пять лет до рождения Лоренцо. В данном случае это определило редкостно близкие отношения с матерью, а также, как нам предстоит еще увидеть, — со славным младшим братом Джулиано. Взаимоотношения Пьеро со старшим сыном также, судя по всему, были и теснее, и тоньше, чем это характерно для семейной жизни прежних поколений. Скажем, влияние Джованни ди Биччи на Козимо было, можно сказать, абсолютным, важнейшие его шаги в точности дублировали те, которые предпринял бы в данном случае его отец. Лишь потом, после смерти Джованни, сын сумел выйти из психологической тени отца и обрести яркую индивидуальность. Между тем в его собственных взаимоотношениях с сыновьями мощь патриарха умерялась человеческой близостью: страдая от подагры, они вместе ложились в одну постель. На сыновей также возлагалась ответственность, им поручалось важное и ответственное дело — переговоры с художниками. Такое доверие проросло ненавязчивыми, но важными уроками, которые Пьеро давал своему сыну: не раз и не два его шаги оказывались единственно верными, и тем не менее он поручал Лоренцо дело не меньшей важности. Его отношения с сыном отличались особенной близостью и пониманием, такого раньше в семье Медичи не бывало.

Когда дедушка Козимо умер и бразды правления перешли в руки Пьеро Подагрика, Лоренцо было пятнадцать лет. Наверное, Пьеро чувствовал, что жить ему оставалось недолго, ибо Лоренцо не только готовили с младых ногтей к руководству городом, но и во многих случаях поручали публично выступать от имени отца. В таком утверждении не содержится никакого преувеличения, ведь как раз в этом возрасте Лоренцо заменял своего больного отца в качестве официального представителя Флорентийской республики. Первой такой миссией была поездка в Милан, на церемонию бракосочетания сына короля Неаполитанского Ферранте и дочери герцога Миланского Галеаццо. «Веди себя достойно и бдительно, — писал Пьеро своему сыну-подростку. — Будь мужчиной, а не мальчиком. Выказывай здравый смысл, трудолюбие, поступай по-мужски, так чтобы впредь ты мог выполнять более важные поручения». Доверие Пьеро оказалось оправданным, и вскоре его юный сын уже выполнял различные задания в Болонье, Ферраре и Венеции. Было ему тогда всего семнадцать лет, но, отправляясь в Рим на свидание с папой Павлом II с деликатной миссией заручиться для банка Медичи правом на монопольную торговлю квасцами, Лоренцо уже обладал некоторым дипломатическим опытом.

Тем не менее именно тогда Пьеро сделал свою самую большую, хотя, возможно, и неизбежную ошибку во взаимоотношениях с сыном. В Риме Лоренцо, помимо всего прочего, должен был поучиться у своего дяди, успешного управляющего римским отделением Джованни Торнабуони, основам банковского дела. Но обстоятельства сложились так, что курс продолжался всего несколько недель: у Лоренцо не было ни времени, ни желания брать такие уроки. Его индивидуальность, ум художника, взрывной характер совершенно не сочетались с педантизмом и, как правило, осторожностью, которых требует управление семейным банком. Впоследствии станет ясно, что это крупный недостаток, но сейчас он казался совершенной мелочью: в конце концов, всегда есть опытные и доверенные служащие, занимающиеся повседневными операциями всех отделений банка Медичи.

Уже в этом возрасте Лоренцо все свидетельствовало о том, что он не просто талант. По семейной традиции он получил превосходное гуманитарное образование в новом духе — ни один европейский государь не мог бы с ним в этом сравниться. Его первым учителем был опытный латинист Джентиле Бекки (впоследствии епископ Ареццо), научивший Лоренцо любить и понимать поэзию Овидия, а также риторику и гражданские доблести Цицерона. Затем он обучался древнегреческому у протеже Козимо Марсилио Фичино, чей безудержный энтузиазм привил Лоренцо подлинную любовь к идеалистической философии Платона. Фичино нравилось обучать Лоренцо, в котором ему так импонировала его «поистине радостная природа». Уже в раннем отрочестве Лоренцо был допущен к встречам, получившим наименование Платоновской Академии, инициатором которой был Козимо. Здесь он стал свидетелем — а вскоре и участником — споров, происходивших на высочайшем интеллектуальном уровне. Он внимал рассуждениям Браччолини и других членов гуманистического кружка Козимо, касавшимся древнегреческой философии, глубины которой должны были вот-вот открыться современникам, латинской риторики, новейших научных и художественных идей. Выпало ему слушать и деятелей наподобие Иоанна Аргиропулоса, ведущего византийского ученого, который после знакомства с Козимо на Вселенском соборе обосновался в Италии и вскоре выдвинулся на первые роли в деле возрождения греческой просвещенности. Все это казалось таким необычным, таким новым — пусть даже многое из услышанного было известно уже тысячу лет назад, а потом просто погрузилось в глубокую дрему. Лоренцо был в большой степени продуктом флорентийской интеллектуальной традиции, на развитие которой, в свою очередь, оказал столь существенное воздействие.