В приписке под таблицей сообщалось, что все обитатели станции имеют право на дополнительный паек – пятьдесят граммов свиного сала. Его рекомендовалось обжаривать на огне, чтобы убить микробы. Значит, сало было не первой свежести. Похлебка вряд ли была питательной, а при таких нормах выдачи она, скорее всего, просто разжигала аппетит, а не утоляла голод.
Толик двинулся было дальше, но замер, услышав чье-то бормотание. Привалившись спиной к колонне, на голом полу сидела седая старуха лет восьмидесяти. В глазах ее тлело безумие; она не переставая что-то бубнила себе под нос. Томский наклонился и прислушался.
– Полынь, крапива, лебеда, полынь, крапива, лебеда, полынь, крапива, лебеда… – повторяла она, как заведенная.
Заметив смотревшего на нее Анатолия, старуха протянула к нему исхудавшую руку и вцепилась в рукав.
– Нет травы… – Старуха показала пальцем на сновавших по перрону людей… – Смотри, они все истоптали… Нет травы…
Томский еле вырвался из цепких пальцев безумной старухи.
Он направился к слесарю в комбинезоне, чтобы спросить, где искать Русакова. Старика на месте не было. Он стоял у стены рядом с коробкой рубильника. По всей видимости, работа с движком требовала большой точности, а света не хватало. Старик опустил рычаг рубильника. Вспыхнули лампочки под потолком.
Теперь Томский увидел все, что раньше скрывалось от него в неверном свете факелов. Бледные изможденные лица. Темные круги под глазами. Одежда, болтавшаяся на телах, как на вешалках. Блокада превратила Город Мастеров в Королевство Голода.
Часть третья
Час Терминатора
Глава 21
Город мастеров
Скрежет крышки люка. Лязг цепи. Резкая боль в пояснице.
Григорий обрадовался и звуку и боли. Звуку – потому, что он отличался от монотонного, сводящего с ума «бум-хлюп». Боль же была веским аргументом в пользу того, что он жив, а не утонул, как казалось. Его вытаскивали из карцера, а это означало возвращение в более или менее нормальный мир. Реальность, где существовало много звуков и яркого света.
Носов хорошо помнил рассказы о тех, кто побывал в карцере. Снова выбраться наружу оказывалось не менее тяжким испытанием, чем оказаться в кошмарной одиночке. Прежде всего, из-за яркого света. Значит, первым делом надо зажмуриться и к свету привыкать постепенно. Григорий собирался закрыть глаза, но тут увидел странный прямоугольник на облицованной листовым железом стене шахты. Он существовал на самом деле!
Григория втащили на платформу. Он сразу упал, и раздосадованный охранник, не удержавшись, пнул карлика сапогом в бок:
– Вставай! Нечего прикидываться. Каких-то двенадцать часов в яме просидел, а под жмура косишь. Со мной этот номер не пройдет.
Коротышка встал и даже постарался удержаться на ватных ногах. Охранник удовлетворенно хмыкнул. Носову не давала покоя мысль о прямоугольнике, который он заметил в шахте. Он мог быть выходом в горизонтальный штрек, которого создатели карцера просто не заметили. При случае надо бы изучить яму как следует. Эта мысль так заняла Григория, что он даже слабо улыбнулся.
И тут же помрачнел вновь. Вряд ли ему представится случай исследовать яму: его вытащили слишком рано, а это может означать только одно – терпение коменданта лопнуло.
Тем не менее, Григорий внимательно осмотрел ближайший к шахте участок Берилага. Карцер располагался на приличном удалении от клеток и постов. Ближайшая лампочка горела так далеко, что свет ее сюда почти не доставал. Часовым нужно иметь очень хорошее зрение, иначе невозможно рассмотреть, что творится в этом месте.
Как и ожидал карлик, охранник повел его прямиком к коменданту. Шагая мимо клеток, Григорий намеренно замедлил шаг у той, где сидела Елена. Девушка увидела старого знакомого. Они просто обменялись взглядами, улыбнулись друг другу. Обоим стало легче. Охранник выругался, толкнул Носова в спину. Вместо того чтобы ускорить шаг, коротышка остановился. Пока охранник тупо таращил глаза и приходил в себя от удивительной наглости узника, тот прошмыгнул у него под рукой. Схватился за прутья клетки.
– Когда придет Коля, передай ему, что я не сломался… Обязательно скажи ему…
На этот раз охранник ударил зэка прикладом автомата. Не позволил упасть, а схватил за шиворот и поволок к вестибюлю.
Комендант встретил Носова молча. Исчезновение Шестеры отбило у Чеслава охоту шутить в привычной, язвительной манере. Он приказал привязать Григория к табурету. Своими руками разорвал рубаху на его груди.
– Близняшки должны быть похожими друг на друга, а у тебя с братом наблюдаются серьезные отличия. Сейчас я попробую устранить досадное недоразумение, если ты, конечно, не скажешь, где Шестера.
– Я дрессировщиком к тебе не нанимался. Сам ищи…
ЧК ожидал подобного ответа. Кивнул, достал из-под стола паяльную лампу. Рядом положил обрезок стальной арматуры.
– Никогда до конца не понимал мутантов. Единственное, что знаю наверняка, – с вами можно разговаривать только на языке боли. Только его вы, уроды, и понимаете. Это как дрессировка зверей в цирке: все только через страх и через боль. Выходит, вы звери. А значит, с вами только по-зверски и надо…
Носов смотрел, как раскаляется на огне паяльной лампы металлический прут. Ему стало страшно. Но он знал, что его брат выдержал такую пытку. И убежал. Носов оставил Чеслава с носом. Григорий неожиданно для себя рассмеялся.
Корбут услышал смех коротышки. Схватил прут и помахал им у него перед лицом. Потом легонько коснулся обнаженной груди, опалив волосы. Григорий стиснул зубы так, что на щеках выступили желваки.
– Последний раз. Где Шестера? – уже не сдерживая себя, крикнул Корбут.
– Насчет Шестеры не в курсах, гражданин начальник… – Носов гордо вскинул голову. – Одно знаю точно. У тебя нет физических отклонений, просто дурная наследственность. Сумасшедший папашка, сыночек – психопат.
Чеслав приставил прут к груди Носова и нажал с такой силой, что табурет перевернулся. Это не остановило палача. Он принялся тыкать прутом в грудь карлика и остановился лишь тогда, когда понял, что проволока остыла и не может больше причинять ожогов.
Корбут вернулся к паяльной лампе. Дверь кабинета открылась. На пороге стоял Берзин. Увидел лежавшего на полу зэка и осуждающе покачал головой:
– Ого! Не слишком ли ты разошелся, а, Чеслав? Товарищ Москвин может этого не понять…
– Не твое дело! – рявкнул комендант. – Не видишь разве, что мешаешь? Я занят. Никого не принимаю! А Москвин мне больше не указ. Через пару дней в моих руках будет такой козырь, что генсек станет ходить передо мной на задних лапках и вилять хвостом. А ты… пошел…
– Не советую тебе заканчивать фразу, – недобро произнес Тихоня. – Вдруг придется пожалеть. И вытри губы. Кажется, они у тебя в пене.