– Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, – прочитал Данила на дне банки и облизал ложку. – Надо же. А вкусно, не испортилось.
– Умели делать, – веско сказал Никола. – Не то что нынче. В дерьме живем, дерьмо жрем, дерьмом станем.
– А отчего так, Никола Богданович?
– А оттого, что после Катастрофы людей и так осталось мало, а с мозгами и того меньше. Повыбили их. До Катастрофы как оно было? Есть мозги – иди в ученые, нет – иди в солдаты. Вот тупые умных за жратву и поубивали. Правильно один умный человек говорил: ежели в государстве отделяют умственное воспитание от физического, то править этим государством будут трусы, а охранять его будут дураки. Ну вот, так и вышло.
– Но ведь сколько лет уже прошло после Катастрофы! Неужели новых умных не нарожали?
– Может, и нарожали, да только смысл-то в их уме? Сколько всего утеряно, сколько забыто! Даже тушенку делать разучились, только и можем, что старые склады искать да потрошить. А как кончатся запасы? Закрома Родины, они знаешь ли, тоже не бездонные.
– Эх, – мечтательно вздохнул Данила. – Вот бы найти такой склад, чтобы на всю жизнь хватило!
– Я и говорю: только про свою жизнь и думаем. О будущем надо думать…
Из темноты донесся условный свист – часовые кого-то засекли. Есаул и хорунжий подскочили, схватились за автоматы. Но пришельцы, похоже, попались мирные и дружелюбные: не крались, а шли в полный рост, и издалека приветствовали казаков кличем:
– Э-ге-гей, служивые! Пустите к костру переночевать?
– Кто такие будете? – строго осведомился есаул Осадчий.
– Листоноши мы, – ответили из темноты. – Я – Марка, а это – Конверт. В Судак идем.
– Не ближний свет… Ладно, проходите. Хоть новостями поделитесь…
Листоноши оказались парнем и девушкой – коротко стриженная, худенькая, она издалека казалась ребенком. Дорофеев сразу определил: любовь у них, зуб даю! – вон как друг на дружку зыркают, молодежь!
Присели к костру, разговорились. Особых новостей из мира листоноши не знали, потому что уже почти месяц шли из Джанкоя, своей цитадели, в полуразрушенный Судак – заходя в каждый попутный хутор и собирая корреспонденцию.
Никола Дорофеев листонош уважал. Смелые ребята, хоть и мутанты. Нужное дело делают.
– Глядишь, так и связь наладится, потом газеты начнем выпускать, – посмеивался он.
– Что газеты, – отвечал Конверт. – Журналы! Альманахи! Книги – почтой!
Кирилл издавал звуки «гы» и «ага».
Ближе к полуночи стали укладывать спать. Бедняга Данила, перепуганным россказнями про гигантских змей, решил ночевать в «уазике», для верности обложив веревкой и его. Никола проверил, стреножены ли лошади, и расстелил спальник под открытым небом. Конверт и Марка споро поставили небольшую палатку-черепашку, забрались внутрь и начали возиться – тихо, но слышно.
Часовых сменили. Кириллу налили рюмку водки, чтобы крепче спал – а то совсем разошелся Дебил на ночь глядя. Никола задремал.
Разбудило его бормотание Кирилла – традиционные «гы-гы» да «угу-угу». Чего Дебил разбушевался, оставалось непонятно, но спать под это было невозможно. Наверное, на водку так его дебильный организм отреагировал… Никола, мысленно матерясь, вылез из спальника и пошел бить Дебилу морду – но тот вдруг затих, да как-то странно, очень резко затих. Словно стукнули его чем-то тяжелым по затылку. Наверное, кто-то из разбуженных казаков опередил есаула…
Ну, раз уж вылез – не грех и посты проверить. А то казаки-то совсем зеленые, такие любят и подрыхнуть на посту, дуралеи. Никола тихо прошел через спящий лагерь, нашел веревку и прошел вдоль нее.
Первого часового он обнаружил почти сразу и, как и ожидалось, в горизонтальном положении. Спишь, собака, злорадно подумал Дорофеев. Ну, сейчас я тебе устрою. Он подошел к спящему казаку и со всей дури пнул того по ребрам. Казак не проснулся.
Он и не мог проснуться. Когда Дорофеев присел на корточки и перевернул тело, голова молодого казака запрокинулась под странным, неестественным углом.
Горло часовому перерезали мастерски – повыше кадыка, чтобы не смог заорать, и глубоко – почти до позвоночника. Очень-очень острым клинком.
Дорофеев подобрал уже ненужный мертвому казаку АК-74, бесшумно сдвинул вниз флажок предохранителя, аккуратно оттянул затвор на полдлины и пальцем проверил, есть ли патрон в патроннике. Есть.
По уставу следовало дать очередь в небо, трассерами, заорать: «Тревога!», поднять лагерь на уши, найти проклятых бандитов и перебить, но Дорофеев – старый охотник – нутром чуял, что лазутчики где-то поблизости. Зарезанный бедолага даже остыть не успел.
Начнешь шуметь – получишь пулю с вероятностью сто процентов. Да и взыграло старое, тоже охотничье: загнать гадов и положить наверняка, без шума и пыли, пока они не поняли, что обнаружены.
Дорофеев поудобнее перехватил автомат и начал красться обратно в лагерь, высматривая врагов. В темноте лучше смотреть чуть вниз, так угол периферийного зрения больше – а именно оно и работает в полумраке, замечая резкие движения.
Вот оно! Слева, на десять часов. Что-то черное шелохнулось в траве. Дорофеев вложил приклад в плечо, позиция «патрульной готовности» и развернулся на движение. Предохранитель он опустил в крайнее нижнее положение, одиночные выстрелы – нечего палить очередями, только патроны переводить, все равно только первая пуля летит в цель, остальные куда придется…
И в этот момент кто-то набросился на него сзади. Грамотно, надо сказать, набросился – не стал сбивать с ног или пытаться перерезать горло, а схватил за ремень автомата и дернул. Автомат вырвался из рук и ударил есаула в горло. Тот захрипел и попытался развернуться, но не тут-то было: нападающий уперся ему коленом в спину, аккурат в позвоночник.
«Доигрался, старый хрыч, довыпендривался, – в отчаянии подумал Дорофеев. В глазах у него потемнело, ноги ослабли. – Сейчас додушит меня – и всех ребят вырежет, гад!».
Из последних сил Никола рванулся вперед, падая на одно колено и уходя в кувырок. Горло, придавленное ствольной коробкой автомата, едва не хрустнуло – но выдержало, такие мы, казаки, жестоковыйные, а невидимый лазутчик, не успев выпустить ремень, полетел кубарем над головой есаула.
Вот теперь мы повоюем, мрачно подумал Дорофеев, поднимаясь с колен.
– Тревога! – попытался заорать он, но из полураздавленной гортани вырвался лишь неясный хрип.
Ладно, придется своими силами. Нагибаться за автоматом есаул не стал – в руках одетого во все черное бандита в маске свернул кинжал. Есаул прыгнул и вцепился в руку бандита, пока тот не успел подняться с земли. Держа запястье двумя руками, Никола начал колотить этим запястьем об землю, твердую, спекшуюся на солнце крымскую землю – и нож все-таки вылетел из ослабевшей ладони. Но бандит оказался тоже не промах – ловко извернулся, обхватил есаула ногами и так сдавил ребра, что те затрещали.