Гапон - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шубинский cтр.№ 92

«Когда Петров возвращался в Россию с поручениями Гапона, этот авантюрист предложил Черемохину убить Петрова, после того, как последний исполнит поручения. Черемохин дал слово, — он сам рассказывал мне это за несколько дней до самоубийства. Черемохин — именно тот рабочий, который, узнав об истории с кражей 30 т[ысяч рублей] и о роли Гапона в ней, застрелился на глазах попа и своих товарищей».

Что можно сказать по этому поводу? Если Гапон действительно поручил Черемухину убить Петрова (или поощрительно отнесся к высказанному им намерению сделать это), это не только нравственно скверно, но прежде всего совершенно безумно в практическом смысле — особенно учитывая те обстоятельства, в которых Гапон и его организация оказались к февралю. Впрочем, и без того ответственность за трагедию прямо или косвенно лежит на Гапоне, запутавшемся в политических играх и впутавшем в них своих приверженцев. Он и ощущал свою вину — насколько он вообще был в состоянии это делать. Впрочем, о муках совести Гапона мы знаем от Мануйлова… который сам о совести имел представление скорее теоретическое.

Что касается Черемухина, то он-то в любом случае убивать Петрова, вероятно, не собирался. Оружие было нужно ему, чтобы свести счеты с жизнью. Но другие гапоновцы были настроены решительно. Некто Еслаух, например, в день похорон Черемухина (23 февраля) явился домой к Петрову, застал только его жену — и угрожал ей расправиться с ее мужем-предателем.

С другой стороны, в тот же день, когда погиб Черемухин, у Гапона в помещении центрального комитета в присутствии Стечькина и других состоялось бурное выяснение отношений с Алексеем Григорьевым, которого в конце концов силой вывел из здания сторож. Скандал из-за разоблачений Петрова случился в момент, когда дела в организации и так-то пошли хуже некуда — по внешним причинам. У гапоновцев было более чем достаточно причин для отчаяния — и для взаимного раздражения…

Что же происходило с «Собранием» и с Гапоном в первые полтора месяца 1906 года?

Отделы формально были открыты, помещения арендованы, плата внесена, деньги имелись. Но никакой деятельности, кроме выплаты пособий по безработице, — ни лекций, ни концертов и танцевальных вечеров (которые приносили бы прибыль) организовать пока не удавалось. Для этого требовалось особое разрешение — а власти все медлили. Гапон не понимал почему.

Где-то в конце первой декады января Мануйлов объяснил: против восстановления «Собрания» категорически выступает Дурново. Произошло именно то, чего в декабре опасался Гапон. Восстание случилось, было подавлено, и в результате позиции Витте (и других правительственных либералов) ослабели, а Дурново (и других «реакционеров») — укрепились.

Мануйлов сказал, что есть человек, который может помочь — Петр Иванович Рачковский, действительный статский советник, вице-директор Департамента полиции.

Итак, Рачковский. Одна из самых ярких и самых малосимпатичных фигур в истории российского политического сыска.

Рачковскому было 55 лет. Из дворян, но всего лишь с «домашним образованием», он начинал службу с нижайших должностей: почтовый сортировщик, канцелярист… Дослужился до судебного следователя — потом отставка при сомнительных обстоятельствах — литературная поденщина — дружба с народовольцами — арест — вербовка — раскрытие (между прочим, разоблачил Рачковского знаменитый Клеточников, внедрившийся в Третье отделение агент «Народной воли») — переход в «штат»… Кое-что общее с молодостью Зубатова. Но Зубатов был человек с идеями и принципами. У Рачковского второго, по крайней мере, никогда не водилось.

За ним шлейфом вились неприятные истории. Курируя заграничную агентуру, Рачковский установил какие-то подозрительные связи с французской полицией. Для проверки слухов об этих связях в Париж выехал генерал Сильверстов — и, едва добравшись до Парижа, был при невыясненных обстоятельствах убит. Рачковский имел знакомых не только в полиции, но и во всех кругах французского общества. Он покровительствовал (не бескорыстно) коммерсантам, ведшим дела в России. С помощью купленных журналистов он устраивал шумные газетные кампании. Он изготавливал фальшивки, призванные скомпрометировать революционное подполье. Он был самым непосредственным образом причастен к сочинению и распространению одной из самых знаменитых фальшивок XX века — «Протоколов Сионских мудрецов». Некоторые подозревали, что и погромные листовки «комиссаровской типографии» изготовлялись по его указаниям. При этом Рачковский не был таким уж оголтелым антисемитом; во всяком случае, его не смущала национальность многих курируемых им агентов, в том числе агента Раскина, «милейшего Евгения Филипповича». Если какая-то осмысленная и нешкурная цель у него была, то это — борьба с революцией любыми средствами. Но не исключено, что, доживи он до революции, он, как прохвосты Андроников или Комиссаров, пошел бы к ней на службу.

Разговор Гапона с Рачковским — первый из множества — состоялся в отдельном кабинете одного из ресторанов. Петр Иванович («называйте меня запросто») был донельзя учтив и льстив, делал вид, что очарован Гапоном, но обнадежить его смог мало чем. Дурново и Трепов, сказал он, считают Гапона человеком талантливым, но опасным, его присутствие в Петербурге — нежелательным, и хода его организации давать не настроены. Георгий Аполлонович убеждал Петра Ивановича, что его взгляды изменились. Рачковский предложил написать письмо на имя Дурново. Гапон, поколебавшись, согласился.

Примерно 15 января письмо было написано. Мы приводим его полностью.

«Ваше Высокопревосходительство.

Вам должно хорошо быть известно, как я беззаветно отдавал себя на службу пролетариату до 9 января. И результат сказался скоро: не прошло года, как из небольшой кучки преданных мне рабочих, без всякой материальной поддержки со стороны правительства, несмотря на все нападки социал-демократов и социалистов-революционеров, несмотря на все недоверие со стороны интеллигенции, буквально на гроши рабочих, выросло сравнительно большое общество, так называемые 11 отделов „Собрания“ рабочих. Ключом била в них жизнь, потому что в основе общества лежала правда и потому что в нем была „душа жива“. Оно исключительно преследовало цели, намеченные в § 1 своего устава, и не помышляло идти против существующей династии. Наоборот, как для меня, так и для членов рабочего общества личность его императорского величества всегда была священна и неприкосновенна во всех отношениях. Признаюсь, что в своих частных кружках мы допускали иногда критику бюрократического режима постольку, поскольку это касалось рабочего дела и народного блага. Будь со стороны правительства вообще и в частности со стороны министерства финансов и высшей фабричной инспекции должное внимание к обществу, как к барометру настроения рабочих масс, „Собрание“ русских фабрично-заводских рабочих явилось бы прочной базой для разумного профессионального и рабочего движения в России.

9 января — роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато со мной во главе. Я за 1 ½ месяца, различая знамение времени, указывал печатно („Русь“) и словами (г. Фуллону) на сгущенную и наэлектризованную атмосферу настроения рабочих масс. Я говорил гг. Фуллону и Муравьеву о необходимости мирно разрядить эту атмосферу, использовать во благо как государя, так и обездоленного русского народа. Я далее все делал, чтоб не совершилось пролития неповинной крови, чтобы не было кровавого воскресения.