В пустом зале сделалось зябко. Навен молчал. Ему нечего было сказать.
– Я – последняя верховная жрица Мадары.
– А я твой сын. Кровь от крови.
– Вот видишь, как все просто. – Каси не улыбалась. – Только не «я», а «мы». Орсо тоже. Моей вины тут нет. Хотя как посмотреть.
– Виноват я один.
– Ты был ребенком. Мирта, Ватто и я неверно оценили твой потенциал. И вот чем это обернулось. С точки зрения школы, превращение было почти безупречно. От родителей достался талант. Но подвело знание окружающей действительности. Който не просто зверь из леса. Превращение в него – как превращение в другого человека. Магия иного порядка. Вы не погибли, но изменились. У вас одна душа на два тела, если так можно выразиться. Никто не скажет точно – чья.
– Только он без меня может жить, а я без него…
– А ты перестаешь быть человеком.
– Слишком громко сказано, – отмахнулся Навен. – Мои раны без него не заживают так легко, как с ним.
– … и твое сердце черствеет.
– Это называется «зрелость», мам. Догадываешься, о чем я спрошу теперь?
Взгляд Каси подернулся легкой дымкой.
– Он был инквизитором алых роб, непревзойденным магом и ученым-богословом, – опережая вопрос, произнесла она. – Сиятельство по сей день верит, что за свою честь я выкупила свободу. Но мы любили друг друга. Недолго, но горячо. Он не знает о тебе. Мы расстались до того, как я сама… узнала о тебе.
– У него есть имя?
– Оно не поможет тебе найти его, – отрезала Каси.
– Зачем мне? – пожал плечами Навен.
– Очевидно, что ни я, ни Ватто не можем помочь вам с Орсо. Магия, разорвавшая, а затем сплавившая вас, будет крепнуть, расти и развиваться. Одним богам известно, чем кончится превращение. Может быть, твой отец, в силу своей причастности к охоте на отступников, знает больше о… запрещенных техниках и школах. Вернуть все на прежние места не сумеет никто. Остается верить, что изменения можно остановить.
– Нет, – твердо произнес он. – Я поклялся Орсо, что сделаю его человеком.
– Ого!
– Это все, что ты можешь сказать?
– На данном этапе.
* * *
Мало-помалу жизнь на острове возвращалась в норму. Слова Каси сбылись. Уцелевших послушников вернули родителям. А всех алых роб и псов согнали в порт, погрузили на барку и под военным конвоем проводили в открытое море.
Просто так убраться алые не могли. Просперо произнес на пирсе обличительную речь, которая имела бы смысл, прозвучи в другом месте и перед другой публикой. Он тоже вещал о единобожии и империи. Де Вельт не потрудился дослушать.
– Империя – это я, – громыхнул он. – Регент и великий магистр поиграли в правителей. Хватит. Передай всем мои слова. Вилейский Золотой Лев возвращается домой.
Разумеется, после этого никто ни о чем другом говорить не мог. Отправленные на рудники регентом опальные генералы, знать и духовенство прибывали в город. Изможденные и затравленные, они с трудом верили в окончание кошмара. Де Вельт же не уставал говорить, что не в праве дальше смотреть на произвол, умело подогревая в людях ненависть к и без того в конец обнаглевшему Пирре.
– Не религиозная война, так гражданская, – вздохнул Фрише, поравнявшись с Навеном.
– Это был вопрос времени.
– А я так надеялся дожить век спокойно. Без чисток и погромов. Без шибениц и костров.
– Их нет.
– Будут, мой мальчик. Где есть несогласные, всегда найдутся желающие их раздавить. И чем дальше от столиц, тем меньше во всем смысла и больше простой человеческой ненависти. Старых обид. Всерьез подумываю остаться здесь. На Хоринге.
Навен промолчал. Руки пахли смолой с погребения. Он искал в своем сердце скорбь, но не находил. Старый лис Рейнар пил третий день. Любой, кто приближался к его двери, рисковал получить в грудь арбалетный болт. Если такова человеческая скорбь, хорошо, что ее нет.
Через неделю в порту бросили якорь два корабля – «Арамера» и «Чайка». Соседство друг друга им явно претило. Тяжелый гизрийский линейный корабль «Арамера», сопровождаемый тремя судами поменьше, одним словом можно было охарактеризовать как «чересчур». Де Вельт, заметив это безобразие на горизонте, присвистнул и предположил, что Реми наверняка захватил с собой конницу. Просто на всякий случай.
Человек, сошедший на берег с брига «Чайка», произвел не меньший ажиотаж, чем новый наместник Гизрии вместе со всеми своими кораблями и свитой.
– Это пират! – Лавиния повисла на руке Леннарта. – Пойдем посмотрим поближе!
– Не стоит, – покачал головой тот.
Синие вороны с интересом разглядывали «Арамеру». Граф решил, что почетный караул должен произвести не меньшее впечатление, чем появление гизрийцев. Готфри не выказывал радости по поводу прибытия на Хоринг своего отца. Фрише подозревал, что «мальчишке пропишут плетей». Реми Лабелле совершенно точно был человеком серьезным и основательным. А его разведка работала не хуже, чем сеть крысиного короля или ищейки регента. Значит, выходки сына тайны не составляли.
– Реми Джакобо Лисан Фаб Лабелле, таннед Гизрии, – звучным голосом объявил седой герольд в годах.
– Это как «исполняющий обязанности короля», – шепотом пояснил для Лавинии Леннарт. – Выше него власти в Гизрии нет.
Мужчина, сошедший с «Чайки», с интересом оглянулся. Всех прочих с причала прогнали, а его эта доля миновала. На незнакомца никто не обращал внимания, однако лицо его показалось Навену знакомым.
Между тем Реми Лабелле поравнялся с де Вельтом. Они постояли друг против друга минуту, показавшуюся столетием, потом гизриец вдруг низко склонился, а его свита опустилась на колени.
Готфри был похож на отца, как неумелая копия на оригинал. Невзрачный Реми терялся на фоне величественной «Арамеры». Бледные глаза гизрийца казались водянистыми. Под ними чернели следы бессонных ночей и нелюбви к морским путешествиям. Тонкие плотно сжатые губы, строгий военный мундир, чеканная походка, сдержанность в каждом движении. Графу он доходил макушкой едва до груди.
Гордый коротышка выпрямился и заговорил на своем родном языке чистым бархатным голосом. Этикет требовал перевода. Герольд прочистил горло и произнес:
– Наш таннед приветствует вас и желает вам долгих лет здоровья и процветания.
– Реми, ты притащился в такую даль за сыном, или по какому другому делу? – улыбнулся де Вельт.
Гизриец поморщился. Герольд набрал воздуху в грудь для перевода, но Реми поднял правую руку.
– Я поимел желание говорить сам, – старательно произнося слова, объявил он. – Освободите Готфри. Он станет быть наказан в Гизрии. По всей строгости закона и оскорбленной отцовской чести.
– Реми, Реми… – покачал головой граф. – Твоего мальчика никто не держит. Наказывать или нет, решай сам. Он не пленник, а гость. Дети, что с них взять? Иной раз я и сам бы чертовку свою спихнул бандитам. Так вернут же.