Опоздавшие к лету - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Лазарчук cтр.№ 60

— Был такой фокусник. Фокусник, гимнаст, жонглер, стрелок — все вместе. Еще шпаги глотать умел. В позапрошлом году, первая ярмарка послевоенная, еще ни черта нет, а шапито уже по центру… И вот им тоже стали так… интересоваться. Раз, другой. Потом монахи католические откуда-то понавалили — штук десять, не меньше. Все против него агитировали. Нечестивец, мол. И прямо на арене все и произошло…

— Ясно, — сказал Ларри. — Спасибо, Эд. Учту.

— Пожалуйста, — сказал Рисетич так, что Ларри даже смутился.

Вошли и сели за столики три гимнаста из цирка. Они всегда ходили втроем и никогда не здоровались с Ларри. Он дважды здоровался первым, не получал ответа и тоже перестал их замечать. Остальные цирковые здоровались, но никогда не заговаривали, а девочки шушукались за его спиной. Клиентуру же я у них не отбиваю, думал иногда с раздражением Ларри, я начинаю в десять, к двенадцати все заканчивается, и все эти горожане и фермеры, натешив у меня свои низменные инстинкты, идут в их шапито, и там их приобщают к святому высокому искусству.

— Спасибо, Эд, — повторил Ларри, ставя чашечку на стойку.

Рисетич явно хотел что-то сказать, но бросил взгляд на троицу за столиками и промолчал.

Вы ничего не знаете, ребята, подумал Ларри весело, проходя мимо них. Гимнасты пили серый суррогатный кофе. Мне осталось всего три раза: сейчас, потом вечером, потом завтра утром — и все! Все, понимаете? Завтра после обеда я пошлю господина Папандопулоса коту под хвост, и он пойдет — ох, как он у меня пойдет! И тогда… Знаете, ребята, я ведь понятия не имею, что будет тогда. Но что-то будет, верно?

Но кому это я, интересно, понадобился? Если новый антрепренер, пошлю его следом за греком — пусть идет. Не могу больше. Ярмарка уже пришла в движение, и пока Ларри пробивался сквозь очереди и толпы, ему дважды отдавили ногу и раз хорошо заехали локтем под ребро. Кричали, ругались, покупали, продавали, хватали; расталкивая народ, перли, стиснув зубы, осатанелые с похмелья патрули. До мордобоя дело еще не дошло, но скоро должно было дойти. Ларри терпеть не мог ярмарки. Зато господин Папандопулос их обожал. Впрочем, у него был сугубо коммерческий взгляд на жизнь.

Аттракцион располагался на самом краю рыночной площади, в здании, где раньше размещалась пожарная дружина, и прихватывал примыкающий задний двор школы с гаражом и хозяйственными постройками. Господин Папандопулос платил за аренду всего этого пятьсот динаров в неделю и сокрушался, что поторопился и не столковался на четырехстах. Территория аттракциона была ограждена металлическими щитами, а на крыше пожарного депо оборудовали трибуны для зрителей. Самым дорогим из инвентаря был прозрачный щиток из пулестойкого стекла, защищавший зрителей на трибунах, — он обошелся в три тысячи динаров, и господин Папандопулос оплакивал каждую трещину, возникавшую на нем. Трещины все же появлялись.

Вывеску оформлял местный художник. Он изобразил бегущего человека в центре прицельной сетки; надпись гласила:

ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ — СТРЕЛКОВЫЙ АТТРАКЦИОН ЛАВЬЕРИ!!!

У кассы стояла очередь, человек сорок. Ларри поморщился и проскользнул боком в дверь.

Их запрещали несчетное число раз. И каждый раз господин Папандопулос возрождал аттракцион под новым названием. То это была «Королевская охота», то «Человек-мишень», то «Один против одиннадцати» (потом дошло до пятнадцати), то «Побег», то еще как-то… Чаще всего против аттракциона возражали оккупационные власти — под тем предлогом, что наличие огнестрельного оружия в одних руках в таком количестве, ну и так далее, — на что господин Папандопулос всегда находил убедительные контрдоводы, потому что аттракцион хоть и закрывали, но без конфискации инвентаря. Иногда возражали местные власти — по разным причинам. Теперь, кажется, дошло и до церкви… Ну-ну. Комната, где проводился инструктаж стрелков, была с секретом. Секрет — это такое специальное зеркало, через которое Ларри мог наблюдать за стрелками, сам оставаясь невидимым. Такое зеркало с односторонней прозрачностью обошлось недешево, и господин Папандопулос поворчал по этому поводу вволю, но было совершенно необходимо, и Ларри не мог понять, как решался работать без него. Козак, выдавая карабины стрелкам, изображал мужественную суровость, играл скулами и цедил слова скупо и сухо. Потом стал отпускать патроны: по три, по пять, ого — все десять. Плакатики насчет осторожности при обращении с оружием висели везде, и среди них — в разных контекстах — было напоминание о том, что каждый патрон куплен за пятьдесят динаров. Это был отличный ход. Все эти люди так ценили каждый выстрел, так старательно целились, что Ларри не составляло ни малейших усилий принимать эти прицельные волны и реагировать как надо. Патроны наконец были розданы, и Козак стал закреплять на стрелках нагрудники с фотоэлементами, объясняя каждому, что если маэстро попадет вот в эти стеклышки лучом из своего пистолета, то карабин становится на предохранитель, а деньги за неиспользованные патроны не возвращаются. Известие о невозврате денег все воспринимали с неудовольствием, ворчали, что тут явное жульничество… Ларри не слишком доверял световому пистолету — магниевые патрончики иногда не вспыхивали, а исходили дымом. Поэтому он предпочитал выманивать выстрелы. И самому спокойнее, и клиентам полное удовольствие.

Ларри вглядывался в лица тех, кто был по другую сторону зеркала, тех, кто за немалые деньги покупал сейчас право безнаказанно убить его. И не говорите мне, что это я во всем виноват, что я провоцирую их и развиваю в них дурные наклонности — черта с два, я только выявляю их, а уж ваше дело, как относиться к людям, платящим большие деньги за возможность убить человека… как за большое удовольствие… билет в шапито стоит вдвое дешевле, чем у нас на трибуну даже, столько, сколько одна десятая патрона, маленький кусочек свинца, годный разве что на грузило для удочки, или несколько порошинок, или пустая гильза, или капсюль, все по отдельности совершенно не страшное… вот эти двое, видимо, друзья, бюргеры старого образца, любители пива, а это фермеры, сбились в кучку, фермеры всегда в городе сбиваются в кучку, парнишка лет девятнадцати, спина кривая, в армию бы не взяли, глаза неприятные — кошкодав, а это, наверное, бывший унтер, сохранились остатки выправки, несмотря на брюхо, еще фермер, почему-то отдельно от тех, а вот это — счетовод? бухгалтер? — волнуется, ладони потные, глазки блестят, вон тот, тот и тот — явно рыночные перекупщики, повадки нуворишские, австралийский солдатик — не настрелялся, что ли, паскуда? — интересно, чем заплатил? — и вот этот, что-то странное — спортсмен? циркач?.. Ладно, ребята, подумал Ларри, вы тут еще полчасика поваритесь внутри себя, пока там Козак продает билеты на трибуны, это мы специально придумали — чтобы вы подзавелись немного, тогда я вас лучше чувствую. Ну, а я пошел.

Для отдыха у него была маленькая комнатка под самой каланчой — Ларри сам выбрал ее, хотя сюда и надо было подниматься по узкой винтовой лестнице, и Козак, приходя его массировать, каждый раз ворчал, что угробит вконец колено. Окно выходило на то, что каждый именовал по-своему: господин Папандопулос — «полигоном», Козак — «стрельбищем», Ларри — просто «дистанцией». Гараж, красные ворота гаража — оттуда старт, площадка перед гаражом, три грузовика, исхлестанные пулями, траншеи, проволочные заграждения, горки гравия и песка, низенькая кирпичная стенка, штабель шпал, несколько цементных труб в пятнадцать дюймов — это все на подходах к зданию. Остальное — внутри, в коридорах и на лестницах. Финиш — на площадке каланчи, как раз над его головой. Еще минут двадцать, и надо идти на исходную… Он посидел, откинувшись в кресле, — удивительное кресло, не сказать, что мягкое — слишком мягкое, — в нем не тонешь, а таешь, даже не выразить словами, как приятно… Минуты шли не быстро и не медленно, нормальным деловым шагом, пришло время вставать, и он встал, проверил световой пистолет, перезарядил его, прощупав пальцами все двадцать пять патрончиков — как их угадаешь, которые тухлые? Все наудачу…— спустился по винтовой лестнице, прошел по коридорам, темным и прохладным, по обычной лестнице — к входу, выщербленные цементные ступени, пересек двор и вошел в гараж. Здесь не выветрился еще запах бензина и масла, честный запах хорошего мужского дела, и на него в который раз накатило: войти, сказать: надоело, — раздать деньги и уйти ко всем чертям — в шоферы, официанты, в матросы… Умом он знал, что не сделает этого, более того, он знал, когда и отчего такое накатывало, но от знания тоска неправоты не становилась менее острой.