Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Костевич cтр.№ 174

– Товарищ лейтенант, что с вами? – спросил я Старовольского.

– Ничего, Алексей, все в порядке, – тихо ответил мне он и снова ушел в себя. Думал, должно быть, о прорыве на мыс Херсонес.

И все-таки, как сложно было всё. Нестеренко тогда, правоверного, хоть и честного Нестеренко, без пяти минут коммуниста, прорабатывали за великорусский шовинизм. Впрочем, не арестовали, и ладно. А в Москве – кто бы мог подумать, в Москве – в государственном, в советском театре шла постановка по пьесе их земляка, про это вот самое, что было при гетмане и при Петлюре, и люди шептались: о нас. И пели в компаниях полузабытые песни, вспоминая с тоской что было и то, что уже не вернуть. Но все же на что-то надеялись. «Украинцы» бесились, ездили к усатому, что-то ему доказывали, а он хихикал над ними и отсылал их прочь. А потом опять арестовывали и снова кого-то стреляли.

Трудно быть киевлянином, когда вселенная перевернулась и в ней торжествует подлость.

* * *

– Подразделение, стройся, – произнес Старовольский шепотом, когда я разбудил Меликяна с Мухиным, и они, натыкаясь в темноте на стены и друг на друга, собрали свой нехитрый скарб.

Услышав команду, Мухин развеселился и пробормотал:

– В три шеренги.

– Отставить пустые разговоры, – все тем же шепотом отрезал лейтенант. – Подтянулись, животы убрали.

– Ага, есть что убирать, – продолжал комментировать Мухин. Старовольский пока не сердился, а тоже проявлял веселость.

– Равняйсь, – вышептывал он нам. – Видим грудь четвертого товарища… На первый-второй рассчитайсь…

– Раз, два, три, четыре, пять, – шептал за всех нас Мухин, – двадцать, тридцать, шестьдесят…

В тон бытовику младший лейтенант объявил:

– Итак, как вам известно, положение наше архихреновое.

– Разрешите вопрос? – поинтересовался Мухин. – «Архи» это как?

– Это так, что хреновее не бывает. А потому необходима строжайшая дисциплина и высочайший боевой дух. Все поняли? Мухин понял, вижу. Он всегда отличается если не первым, то вторым. Меликян тоже.

– Шнобелем он отличается, – уточнил Мухин, – и повышенной волосатостью.

– Аверин… – продолжил лейтенант.

– Первым точно, – вставил Мухин, – вторым надо посмотреть.

– Слушай, урод, ты замолчишь когда-нибудь? – возмутился Меликян. Хоть и шепотом, но несколько громче, чем следовало.

– Давай, давай, выслуживайся. В наряд по кухне не пойдешь.

Я тоже не выдержал и шикнул:

– Да замолчи ты наконец!

Старовольский усмехнулся.

– Пусть выговорится. Есть еще замечания, товарищ красноармеец?

– Замечаний больше нет, товарищ младший лейтенант.

– Тогда заткни свое хайло и не воняй. Так понятно?

– Так понятно, – согласился Мухин.

Старовольский перешел к сути дела. Сказал, что Мухин отправляется в разведку. Задача – пользуясь темнотой, осмотреться снаружи и отыскать свободный от немцев проход. Мухин, не ставя под сомнение задачу как таковую, усомнился в целесообразности своей кандидатуры.

– С хрена ли я, товарищ командир?

– Ты же у нас тут самый боевой. Меликян ранен. Аверин еще…

Мне захотелось обидеться. Мухин же разозлился.

– С Авериным ясно. А вы? Я ведь, лейтенант, человек ненадежный, не первый срок мотаю. Это вы у нас герой. Рыцарь без страха и упрека. И за пистолетик не хватайтесь. А то немцы услышать могут.

Неожиданно для него Старовольский не стал пререкаться.

– Ладно. Красноармеец Мухин, остаетесь за старшего. Потом договорим.

Мухин, не предполагавший, что дело решится так быстро, растерянно пробормотал положенное по уставу «есть». Я попытался встрять. Не потому что сильно хотелось, а потому что сделалось стыдно.

– Товарищ младший лейтенант. Разрешите мне.

– Разговор окончен. Вот, возьми, Алексей. Пусть пока у тебя побудет. А то блестит, демаскирует.

Лейтенант передал мне пилотку со звездочкой и, резко повернувшись, направился к лестнице, выводившей из подвала на первый этаж. Бесшумно ступая, поднялся наверх и протиснулся в дверной проем, примерно на три четверти заваленный обрушившимися кирпичами.

Я присел на перевернутое пустое ведро, служившее мне стулом последние два вечера. Меликян с бесшумным стоном опустился рядом, на кучу строительного мусора, остававшуюся тут с довоенных, а может, и дореволюционных времен. Мухин остался стоять.

Прошло примерно полчаса. Мы молчали. Горло распухло от жажды, про еду давно не думалось. Непонятно было, что происходит наверху. Тишина становилась невыносимой. Мухин не выдержал и, поднявшись по лестнице, осторожно выглянул наружу. И как раз в этот момент раздался страшный шум. Выкрики, приказы, нестройный топот ног. Взревела мотором машина. Грохнуло несколько выстрелов. Мухин скатился вниз.

Мы прождали еще два часа. Старовольский назад не вернулся. Когда забрезжил рассвет и улица вновь оживилась, Мухин угрюмо сказал:

– Похоже, накрылся у нас лейтенант. Мог бы еще человеком стать, да только не довелось.

Начало июля 1942 года

Меня вывезли из СОРа через несколько дней после захвата гитлеровцами Северной стороны. Старшина Зильбер, рекомендуя эвакуацию, был, безусловно, прав. Мое ранение не только давало право, но и вменяло мне это в обязанность. Подразделение перестало существовать, дивизия в целом тоже, между тем как потребность РККА в опытных политработниках к концу первого года отечественной войны вовсе не сделалась меньше. На Кавказе формировались новые и переформировывались старые части, близилась грозная битва, командных кадров катастрофически не хватало. События последующих дней еще раз показали правильность принятого решения. Сложная обстановка под Курском и трудности на Волховском фронте (вчера мне конфиденциально сообщили некоторые крайне неприятные подробности) красноречиво свидетельствовали – судьба Советской Родины решается отнюдь не в Севастополе. Такова была горькая правда войны, и с ней приходилось считаться.

Эвакуация была мучительной. Несмотря на пропуск, выписанный товарищем Самойленко в политотделе армии (он знал меня по работе в Днепропетровске), ожидание тянулось пять суток – пять долгих мучительных суток, проведенных в Казачьей бухте, неподалеку от аэродрома Херсонесский маяк, то есть места, избранного фашистами в качестве одной из главных целей авиационных и артиллерийских ударов. Бомбардировки и обстрелы продолжались днем и ночью, сея смерть и внося в ряды бойцов тревогу и нездоровые настроения.

Следует отметить, что раненые далеко не всегда проявляли стойкость, выдержку и мужество, необходимые красноармейцам и краснофлотцам. В ушах звенело от криков «воды», «умираю», «сестрица», «да чтобы вы подохли, суки». Медперсонал не предпринимал никаких ровным счетом усилий для пресечения периодически возникавших сомнительных, а то и пораженческих разговоров (что будет отмечено мною в рапорте). Не думаю, что объем их работы может служить оправданием данному факту. Мне тоже приходилось нелегко. Меня, как политического работника, постоянно пытались заставить отвечать на вопросы об обстановке, подкреплениях, сроках вывоза – как будто бы мне звонил по прямому проводу маршал Буденный из Краснодара.