Нам? Девушка искоса посмотрела на двоих в зеленой форме. Уже не нам. Уже — вам. А нам — бумаги, договоры, офисная тоска и медленная деградация в стадию кабинетной крысы.
Снова тоскливо взвыл дефибриллятор, активированный врачом. Да, все верно делает мальчик: адреналин — разряд. Молодой, но соображает. Поторопилась с первыми выводами в отношении бригады, видимо.
Лица Ивана Филипповича она не видел, но видела, как дернулись его ноги в нелепых синих, в полоску, носках, совершенно не подходящих под строгие черные брюки.
— Ритм! — громко сказал врач, отстраняя Игоря — тот тяжело отвалился от лежащего, хрипло дыша, блестя мокрым лицом. — Юрий, Амбу мне — кислород, лидокаина шесть в вену на десять «физа», пять — в систему. Ммм… мужчина, будьте добры — спуститесь в машину нашу, носилки нужны…
Стоя в углу и механически поглаживая по голове плачущую Кристину, Ирина отрешенно смотрела на происходящее — на сбор и подключение капельницы, на суету сотрудников в дверях приемной, на разворачивание мягких носилок на полу и перекладывание Ивана Филипповича на них. Против воли она отмечала ключевые моменты: кислородная маска на лице — ага, лидокаин в капельнице — правильно, манжета тонометра на свободной руке — тоже верно, шприц с адреналином в нагрудном кармане врача Лехи — не только верно, но и мудро.
Игорь и еще двое грузчиков «Монблана» рывком подняли носилки, то и дело наступая друг другу на ноги, понесли их к двери.
Отстранив Кристину, Ира тронула врача за плечо:
— Давайте систему подержу?
Тот, внимательно посмотрев на нее, кивнул. Ирина, держа пластиковый флакон с физраствором, торопливо пошла рядом с носилками. Лицо Ивана Филипповича трудно было рассмотреть, но кончики пальцев уже не были синего цвета — значит, сердце, вздернутое двумя электрическими пинками и адреналиновой струей, все же хоть и с натугой, но работает.
Улица ударила в глаза непривычно ярким после офисной полутьмы солнечным светом. Прямо перед подъездом здания стояла «газель» — задние двери уже открыты, носилки выкачены. Мужчины, кряхтя, подняли тяжелого директора; водитель, нажав рычаг, самостоятельно закатил носилки на лафет. Силен, однако, ничего не скажешь, и тоже незнакомый — его Ирина никогда не видела. Полтора года прошло — и уже три чужих лица на «Скорой». Прогресс, что и говорить. Девушка проворно забралась в салон, вешая флакон на крючок, прикрепленный к перекладине под потолком. Крючок самодельный, разумеется — рядом есть откидной инфузионный блок с креплениями для стеклянных флаконов, но их-то уже сняли с оснащения «Скорой», поэтому приходится проявлять изобретательность. Она помешкала, пристраивая кислородный ингалятор на кресле.
В салон залез врач Леша и Игорь. Пока второй, кряхтя и ругаясь на тесноту, устраивался в узком просвете между лавкой и носилками, первый, сунув в уши фонендоскоп, засопел грушей тонометра.
— Неплохо. Держит давление. Дмитрий Андреич, поехали, в кардиологию, побыстрее, если можно.
Взревел мотор машины, салон привычно качнуло. Ира больно стукнувшись коленом о носилки, схватилась рукой за перекладину, второй придерживала флакон с физраствором.
— Жить будет? — спросил Игорь, перекрикивая грохот.
— Будет, будет. Вовремя вызвали, и все до нашего приезда правильно сделали. А если бы не сделали…
— Она сделала, — мотнул головой в сторону молчавшей Ирины Игорь.
— Я уж понял. Вы молодец, девушка. Даже не знаю, как вас похвалить — давно не встречал такого профессионализма среди вызывающих.
— Бригада девять, ответьте «Ромашке», — раздалось в кабине. — Девятая, вы адрес нашли?
— Уже везем больного в больницу, Маша, — послышался голос водителя.
— Ясно.
Ира вытерла пот, внезапно появившийся на лбу.
— Вы девятая бригада? — сдавленно спросила она.
— Да, — кивнул Леша. — А что-то не так?
— Нет… просто… у вас врач Воронцов такой есть… сегодня не его смена?
Леша как-то смущенно провел руками по своим коленям.
— Он уже не работает.
— Как — не работает?!
— Уволился год назад, что ли… Он с главным врачом разругался, фельдшера у него забрали, с которым долго работал. Говорят — очень просил за нее, даже в Горздрав ходил, в край писал, только без толку все. Он и ушел, а перед уходом главного такими словами обложил, что и повторять стыдно. И старшего фельдшера тоже. Сейчас сильно пьет, говорят.
Ирина закрыла глаза. В салоне стояла духота, смешанная с запахом гипохлорита, резины, крахмала белья и кисловатым ароматом пропитанной потом формы врача; в салоне шипела рация, поскрипывали носилки, грохотал откидной пандус, постукивали друг о друга шины в чехле, колотился о железную станину дефибриллятор. Все это такое свое, родное, любимое — ненадолго забытое, а теперь — разом вернувшееся, нахлынуло на девушку, как волна прибоя. Ее бригада. Нет Воронцова. Нет Ирины Васнецовой. Нет больше девятой бригады. Ничего нет.
Слезы полились сами — сначала двумя робкими струйками, а потом, словно прорвало плотину — навзрыд. Ира громко плакала, вцепившись до боли сжатыми пальцами в металл носилок, плакала так, как не плакала никогда, даже в день своего увольнения.
— Зайка, да что с тобой? — Игорь обнял ее сзади, крепко прижав к себе. — Не переживай, доктор же сказал — будет он жить. Ну, успокойся, лапуль, успокойся…
— Будет, — мягко произнес врач Леша. — Не надо так переживать.
Не понять вам, ребята. Не понять. Может — и хорошо, что не понять. Дай бог, чтобы ни любимый Игореша, ни этот молодой, но уже грамотный врач Алексей, никогда не поняли того, что сейчас ядом плещется в ее душе. Дай бог.
— Я… спокойна, — фельдшер Ирина Васнецова торопливо вытерла слезы и неловко, с усилием, улыбнулась. — Простите меня… это… так… эмоции после случившегося…
Ночной ангел
Перед вызовом мне всегда хочется курить. Прямо напасть какая-то — курю я крайне редко, в быту так вообще никогда, но вот на работе рука прямо сама тянется к пачке, особенно когда на карте вызова красуется какое-нибудь «Плохо с сердцем, без сознания, СРОЧНО». И после того как диспетчер пихнула тебе сложенный вдвое листок в окошко диспетчерской, после того, как ты осознаешь, что ты фельдшер пятимесячной свежести, у которого еще не потерся глянец на дипломе, после того как в очередной раз ощущаешь трусливую дрожь в коленях, после того как понимаешь, что впереди тебя ждет полная неопределенность, несмотря на зазубренные в училище алгоритмы, — вот тогда и начинаешь курить. Взатяг, жадно, словно это последняя в твоей жизни сигарета, и горький дым, дерущий горло — последняя радость, доступная тебе в оставшихся минутах беззаботного существования на этом свете. Как новичок, я первое время игнорировал и даже порицал привычку моих коллег чуть что — сразу за сигарету, но вот прошел довольно-таки короткий срок и сам втянулся.