Гуд бай, Берлин! - читать онлайн книгу. Автор: Вольфганг Херрндорф cтр.№ 12

До последнего урока и даже до самой раздачи табелей я еще надеялся. Я надеялся, что это ошибка, что Татьяна после звонка подойдет ко мне и скажет:

– Псих, слушай, я совсем забыла! Вот тебе зеленая карточка! Надеюсь, у тебя найдется время, потому что будет ужасно грустно, если ты не сможешь прийти. Я надеюсь, ты подумал о подарке? Да, на тебя вся надежда! Ну, до скорого, я очень рада, что ты придешь! А то я чуть про тебя не забыла, это ж надо!

Потом прозвенел звонок и все пошли по домам. Я долго и обстоятельно складывал вещи в рюкзак – хотел дать Татьяне последнюю возможность заметить свою ошибку.

В коридорах еще стояли толстяки и ботаны и болтали о своих годовых оценках и еще какой-то ерунде. На выходе из школы – метров через двадцать от дверей – кто-то хлопнул меня по плечу и сказал:

– Нереально крутая куртка!

Это был Чик. Он ухмылялся по весь рот, демонстрируя два ряда больших белых зубов, а узкие глаза сделались еще уже, чем обычно.

– Покупаю ее у тебя. Эту куртку. Постой-ка!

Я не стал останавливаться, но слышал, что он бежит за мной.

– Это моя любимая куртка, – сказал я. – Она не продается.

Я эту куртку нашел в секонде и купил за пять евро, и она действительно мне страшно нравилась. Эдакая китайская штука, с белым драконом на груди, выглядит жутко дешево, и при этом жутко круто. Вообще-то это была идеальная куртка для азиата. Наверное, поэтому я ее так и любил: в ней по мне не с первого взгляда было заметно, что я – полная противоположность типичному азиату: богатый, трусоватый и весь такой беззащитный.

– А где такие продаются? Эй, ну подожди секунду! Куда ты так бежишь? – он орал на весь школьный двор, и, видно, ему это казалось забавным. Было такое ощущение, что он в тот день тяпнул не только алкоголя, а чего-то еще. Я свернул в переулок.

– Ты на второй год остался?

– Зачем так кричать?

– Ты на второй год остался?

– Нет.

– А выглядишь именно так.

– Как это я выгляжу?

– Как будто тебя оставили на второй год.

Чего ему от меня было надо? Я вдруг подумал, что рад, что Татьяна не пригласила его.

– Но куча двоек? – продолжал Чик.

– Без понятия.

– Как это – без понятия? Если я тебя бешу, просто дай знать.

Я должен дать знать, что он меня бесит? И тогда он даст мне в рожу – или что?

– Не в курсе.

– Ты не в курсе, бешу я тебя или нет?

– Не в курсе, много ли у меня двоек.

– Серьезно?

– Я еще не смотрел.

– В табель не смотрел?

– Нет.

– Ты не смотрел в свой табель?

– Нет.

– Правда? Ты получил табель и не посмотрел, что там? Вот это круто!

Он говорил, сильно размахивая руками, и шел рядом со мной. К моему удивлению, оказалось, что он не выше меня. Только коренастей.

– То есть ты не продашь мне свою куртку?

– Нет.

– А что ты сейчас собираешься делать?

– Дойду до дома.

– А потом?

– Ничего.

– А потом?

– Не твое собачье дело.

Теперь, поняв, что Чик не собирается ничего у меня отжимать, я разом стал куда храбрее. Жаль, но так всегда бывает. Пока люди не выказывают ко мне дружелюбия, я в такой панике, что едва держусь на ногах. А как только они становятся хоть чуточку дружелюбными, я тут же начинаю их оскорблять.

Чик молча прошел рядом со мной пару сотен метров, потом хлопнул меня по руке, повторил, что у меня нереально крутая куртка, и слился куда-то в сторону, в кусты. Я видел, как он шлепает по лугу в сторону высоток, закинув на правое плечо полиэтиленовый пакет, который у него вместо рюкзака.

Через некоторое время я остановился и плюхнулся на поребрик. Желания идти домой не было абсолютно: не хотелось, чтоб этот день был похож на все остальные. Потому что это был особенный день. Особенно дерьмовый день. Просидел я так, на поребрике, наверно, целую вечность.

Открыв дверь, я сразу понял, что дома никого нет. На столе записка: «Еда в холодильнике». Я вынул вещи из рюкзака, заглянул в табель, поставил диск Бейонсе и забрался под одеяло. Не знаю, становилось мне лучше от этой музыки или, наоборот, еще поганее. Скорее, второе.

Через пару часов я снова пошел к школе, чтоб забрать велосипед. Серьезно, я забыл велик на школьной парковке. Наш дом в двух километрах от школы и иногда, под настроение, я хожу пешком. Но в тот день я приехал на велосипеде. А уходя, был настолько не в себе, что, когда ко мне стал приставать Чик, машинально отстегнул велосипедный замок, пристегнул его обратно и пошел в сторону дома. Вот такой номер я отколол.

В третий раз за день я шел мимо большой кучи песка и детской площадки, за которой начинается пустырь. У площадки я притормозил и залез на индейскую башню. Это здоровая деревянная башня, которую построили вместе с половиной крепости, чтоб малыши, если бы они здесь, конечно, бывали, играли в ковбоев и индейцев. Но я на этой площадке ни разу в жизни не видел ни одного ребенка. Впрочем, подростков и взрослых – тоже. Даже нарики там не ночуют. Только я иногда забираюсь на башню и сижу там, чтоб меня никто не видел, когда мне паршиво. На востоке виднеются многоэтажки Хеллерсдорфа, на севере – кусты на Вайденгассе, а чуть дальше – садовые участки. Вокруг самой площадки вообще ничего нет, только огромный пустырь, который когда-то был отведен под стройку. Здесь должны были строить коттеджный поселок – это еще можно разобрать на большом выцветшем щите, который валяется у дороги. Там нарисованы белые кубики с красными крышами, кружочки-деревца, а рядом надпись: «Здесь будет построено 96 коттеджей». Ниже написано что-то о высокодоходных объектах инфраструктуры, а совсем внизу подпись: «Клингенберг‑недвижимость».

Дело в том, что в один прекрасный день на этой площадке обнаружили трех вымирающих слизняков, лягушку и какой-то редкий вид травы, и с тех пор экологи судятся со строителями, строители – с экологами, а участок пустует. Суды тянутся уже лет десять, и если верить моему отцу, будут идти еще столько же, потому что средства против экофашистов пока не изобретено. Слово «экофашисты» придумал мой отец. Правда, в последнее время он все чаще опускает приставку «эко», потому что из-за всех этих судов мы обанкротились. Штука в том, что четверть этого участка принадлежала моему отцу, и из-за этой земли он просудился в дерьмо. Если бы вы послушали разговоры у нас за обедом, вы бы ни слова не поняли. Отец годами говорит исключительно о «дерьме», «сволочах» и «фашистах». Какой именно ущерб нанесло это дело отцовской фирме и как все это отразится на нас, я долго не понимал. Я всегда думал, что отец отсудит все обратно, да и он сам, наверное, поначалу тоже так думал. А потом устал бороться и продал свою долю. Из-за этого тоже были огромные убытки, но отец решил, что если продолжать судиться, будет еще хуже. Поэтому он продал свой кусок по бросовой цене этим сволочам. Теперь он только так называет своих коллег. Эти сволочи продолжали судиться. Продажа состоялась полтора года назад. А год назад стало ясно: это начало конца. Надеясь справиться с убытками от Вайденгассе, отец стал играть на бирже, и теперь мы абсолютно на мели, о летней поездке и думать нечего, а дом наш, очевидно, уже давно нам не принадлежит – так говорит отец. И все из-за каких-то трех гусениц и вшивой травы…