– Сор – тот, кто спит.
– Ах, вот как: Мангасы – слуги Соров?
– Мангасы – хранители Соров.
– Мангасы смертны?
– Да.
– Как долго они живут?
– Около тысячи лет.
– Сколько лет вам?
– Восемьсот. Скоро я уйду.
– Мангасы оставляют потомство?
– Мангасы бесплодны. Новые мангасы выходят из яиц, оставленных Сорами. Поколение за поколением.
– Интересно. И где же хранятся эти яйца?
– Под Черной Стражей.
– Что такое Черная Стража?
– Башня, поставленная над кладкой.
– Где они находятся?
– Это знают только Черные мангасы.
– Как зовут в миру Двадцатипятиголового Хотгора Черного мангаса?
– Дайна Сор.
– Даже не очень скрывается: Кто она, где живет, чем занимается?
– Заведующая русской службой Кью-Ти-Ви. Москва, Новослободская, шестнадцать.
– Так… час от часу… Кто и зачем уничтожил деревню Предтеченку на реке Чуна?
– Искали гасара.
– Кто такие гасары?
– Дурные мангасы.
– Ага. Значит, есть и дурные мангасы?
– Есть. Мало. Не верят в Пробуждение. Умеют лгать, что Пробуждения не будет. Умеют лгать, что прежние Пробуждения не удавались. Учат людей не подчиняться правильным мангасам.
– И как? Нашли его: в деревне?..
– Нет. Его не оказалось там.
– Ошибочка, значит, вышла?
– Нет. Просто вместо гасара прибыли человек и ама. Человека ледяной мангас убил, а ама ушел.
– Кто такой ама?
– Ама здесь. Ты его видишь.
Гусар заворчал.
– Это ты? – повернулся к нему Николай Степанович.
Гусар продолжал ворчать.
– Ты не любишь, когда тебя называют этим словом?
Пес утвердительно кивнул.
– Извини, – сказал Николай Степанович. – Сам не стану и этому закажу. Продолжаем, любезный: Имя гасара.
– Стадвадцатиголовый Гасар Красный мангас.
– Имя в миру.
– Нам запрещено знать.
– Но мне-то не запрещено?
– Я не могу сказать.
– Да, брат мангас, придется нам с тобой ленинские нормы следствия нарушать… Боли ты боишься?
– Не всякой боли.
– Ну, что же: будем пробовать. Вся ночь впереди.
Гусар вдруг сорвался с места, нырнул мордой под батарею и вытащил за шкирку Рики. Медленно подошел к мангасу и бережно положил зверька к нему на колени:
Тонкий вой вырвался изо рта пленника.
– Не-е-е-е-е-т!.. Убе-е-е-е… лучше убе-е-е-е!..
– А на вид такая славная зверушка, – сказал Николай Степанович. – Дети, например, обожают… Так что: тебя убить – или его убрать?
– Убе…рите… убе… рите… убе…
– Имя.
– …рите… убе…
– Имя гасара.
– Старое: знаю. Как сейчас…
– Говори старое.
– Фламель.
– Фламель?!
– Да. Убери… убийцу…
– Иди сюда, малыш. Дядя хороший, дядя теперь и сам все скажет… – Николай Степанович вынул портсигар, достал папиросу, похлопал себя по карманам в поисках спичек. Тигран моментально протянул зажигалку. Пленник вдруг издал странный всхлип.
– Тоже покурить хочешь? – обернулся к нему Николай Степанович. – Подожди немного, отдохнешь и ты… – и осекся.
Лицо пленника переменилось. Взгляд, прежде завороженно-панический, устремленный в одну точку, угрожающе прояснялся. И что-то ненормальное, не сразу уловимое, происходило с глазами.
– Бельма – зеленые: – прошептал Вовчик за спиной. – Красавцем становится…
Теперь у пленника были настоящие змеиные глаза: без белков, с узкими вертикальными зрачками. Веки стали серыми и кожистыми, исчезли ресницы. С коротким треском лопнул скотч, удерживавший тело. Бывшего Насрулло Абдухакимовича выбросило из разлетевшегося в щепы кресла. Мощный темно– зеленый хвост швырнул Тиграна в угол. Распахнулась пасть, полная игловидных изогнутых зубов, и метнулась прямо в лицо Николаю Степановичу. И быть бы ему без лица, но Гусар успел прыгнуть и свалить командира за трюмо…
Схватка происходила в полном молчании. Ящер пытался разорвать веревку, врезавшуюся в разбухшие лапы и петлей затягивающую горло, но добротный репшнур пока не поддавался натиску. Гусар вцепился клыками в дряблый кожистый мешок на шее, а мангуст, отчаянно вереща, атаковал откуда-то снизу.
Ковер летел клочьями. Шипастый хвост со свистом рассекал воздух, круша оставшуюся мебель. Тигран, чудом избежав второго удара, рыбкой бросился в прихожую, где по беспечности, связав пленника, оставили оружие. Николай Степанович едва успел увернуться от осколков зеркала. И тут остолбеневший Вовчик пришел, наконец, в себя, схватил торшер и тяжелой бронзовой подставкой с хрустом отоварил ящера по затылку…
Вернулся Тигран. Шел он медленно и почему-то на цыпочках, двумя руками неловко сжимая кинжал. Склонившись над обмякшей тушей (серое пальто и костюм расселись по швам, в прорехах проступала бледно-зеленая морщинистая кожа, башмаки лопнули, обнажив четырехпалые когтистые лапы), он несколько раз тупо ткнул кинжалом. Потом навалился на рукоять всем весом – и все-таки проколол неподатливую шкуру.
– И еще справа, – сказал Николай Степанович, обретя голос. – Там тоже может быть сердце…
Промедление смерти. (Мадагаскар, 1924, декабрь)
– Именем Творца, Вечного и Неназываемого, принимаю на душу свою часть ноши тех, чьей мышцей держится свод мироздания, и клянусь никогда, ни по доброй воле, ни по злому умышлению, не слагать с себя взятой тяготы. Клянусь чтить моих Учителей и Наставников, старших братьев и отцов, и повиноваться им во всем. Клянусь уважать равных мне и тех, кто ниже меня, любить их и учить всему, что превзошел сам. Клянусь хранить тайну, доверенную мне, и не разглашать никому и никогда смысл Слов и Знаков, могущих изменить природу Мира. Клянусь гнать и преследовать зло во всех его воплощениях, и прежде всего в себе самом. И когда грянет последний бой, клянусь быть там, куда поставит меня воля Тех, кто старше меня, и быть стойким до конца…
Примерно так я перевел то, что произносил нараспев следом за Учителем Рене.
Позже я переложил эту клятву в стихи и включил в третью книгу «Начала» – в «Послушника».