Женщина в лиловом - читать онлайн книгу. Автор: Марк Криницкий cтр.№ 28

Она толкала его ногами. Он не понимал, что растерянно отыскивает. Правая рука продолжала ощущать болезненное сжатие. Он заметил стек и взял. Хотел положить обратно, но не сделал этого. Усмехнулся, вспомнив слова, сказанные когда-то Василием Сергеевичем: «Женщин не оскорбляют, а наказывают».

Это показалось естественным и логичным. Быть может, он даже потому и вспомнил, что сам подумал или почувствовал нечто подобное.

— Женщин не оскорбляют, а наказывают! — сказал он вслух.

И ему понравился собственный голос и то, как твердо и властно прозвучали эти слова. Может быть, это — сумасшествие. Но пусть! Он дрожал частой дрожью.

Еще он отчетливо помнил, как она в страхе закрыла лицо руками. Он действовал спокойно и не торопясь.

Он искал ее руки, отталкивая плечи, и, так как она прижимала локти к груди, он, причинив ей боль, с силою оторвал одну руку, явственно ощупывая тонкие косточки и одним жадным взглядом обнимая все ее скорчившееся тельце.

Выбирая, он боялся нанести удар, вредный для здоровья. Она выгибалась и инстинктивно подставляла грудь. Ему было смешно видеть ее перетрусившее, униженно молившее его лицо.

Губы ее шептали:

— Милый, вы сошли с ума. Мой любимый!

Он сжал ее руку, чтобы она не двигалась. Но она упала на колени, продолжая извиваться и прятать корпус. В ней проснулись движения и ухватки, говорившие о прошлом унизительном опыте, когда ее били отец и муж.

О, таким женщинам нужен только бич!

Это окончательно придало твердости его руке, и наполнило его презрением к женщине, которая корчилась у его ног.

Улучив момент, он нанес ей первый удар.

Эхо равнодушно повторило его высоко над шкапом. В нем была отчетливая упругость тела, обтянутого шелком. Удар пришелся плотно и эластично, точно врезался и разделил пораженное место пополам.

Она сдвинула плечи, и было ощутимо, как, медленно расползаясь, расходится содроганье боли. Губы ее побелели. Сначала она задохнулась, потом резкий крик, похожий на вой или истерический вопль, ударил ему в уши и грудь. Стукнуло сердце, но, не переводя дыхания, он снова поднял стек.

Тело ее рванулось и застыло вновь. И странно: вслушиваясь, он почувствовал, что это не был крик боли. Скорее озлобленной радости. Ее дурной характер сказался даже в этом.

Он притянул ее ближе и замахнулся еще. Стек ходил свободно. Теперь удар пришелся мягче и эластичнее. Концом бича он зацепил руку, пытавшуюся защитить пораженное место. Кусая, она прижала задетую кисть к губам.

Он ударил еще несколько раз (сколько, не считал) и бросил ее в кресло, а стек с отвращением отшвырнул. Он с треском ударился рукояткой в стекло шкапа.

Грудь Колышко спокойно расширялась и сокращалась. Он нагнулся над неподвижной фигуркой, лежавшей ничком.

Она была в обмороке. Руки ее безжизненно свешивались. На одной во всю кисть был правильный алый шрам. Он уходил дальше под рукав.

Но не было ни жаль, ни страшно. Было чувство освобождения и пустоты.

Он осторожно поднял ее на руки и переложил на диван. Голова у нее запрокидывалась, и губы были закушены.

Пальцы ее левой руки слабо пошевелились, и ресницы дрогнули. Он сбрызнул ее лицо водой.

Приходя в себя, он больше и больше испытывал ужас. Как? В этой комнате он только что избил женщину хлыстом! Но в руках еще сохранилась сумасшедшая сладостная дрожь.

Эта женщина довела его сама. Он все же хотел найти себе оправдание. Она не в первый раз испробовала кнута. Но как позволил себе это он?

Ее беспомощное тельце с головой, ушедшей в подушку, и вытянутые руки переполняли его трепетом. Зажмуриваясь, он переживал, вздрагивая, только что нанесенные удары. Это было точно невыразимо-страстная ласка. В ушах продолжался звон. Ноги были слабы в коленях и не подчинялись.

Он услышал ее голос, отрывистый и нежный, точно ей было трудно разжимать губы:

— Я благодарю вас… Безмерно…

Ее глаза раскрылись, но были еще неподвижны. Она смотрела ему в лицо, усиливаясь что-то сказать, потом веки ее снова закрылись, показав полоски белков. Пораженный, он не знал, что сказать. Он нагнулся к ней и, выворачивая пальцы, говорил:

— Простите меня… Может быть, я сошел с ума… Я готов понести наказание…

Она снова открыла глаза, и опять его поразило их ясное спокойствие. Она чуть сдвинула брови и сказала:

— Вы поступили как мужчина. О, я была безмерно виновата перед вами!.. Вы простили меня?

Источник слез прорвался, и он зарыдал, припав к ней головой. Она положила ему на волосы руку, еще малоподвижную и легкую. Он рыдал, не понимая причины. Ему было ясно одно, что эта женщина, полусумасшедшая, полная болезненных извращений, то безмерно мучившая его, то нежная до святости или ласкающая до безумия, была для него дороже всего.

В особенности после того, что случилось сейчас. Он сознавал, что это имело свой непонятный страшный смысл. Не поднимая головы, он нашел ощупью ее руки и сжал. Ему хотелось в неистовом молчании биться головой.

Это был припадок.

…Во второй раз он почувствовал, что приходит в себя. В стекла по-прежнему ударяли утомительные потоки дождя. Камин полупотух. В голове было мутно от слез. Нумми (он опять так называл ее) сидела рядом с ним на диване, сжимая его шею слабыми влажными руками. Их слезы смешались вместе.

— Ты теперь видишь, что ты был прав, — говорила она, говоря ему по-новому, на «ты», точно они достигли теперь последней ступени нежности, когда было позволительно все. — Ты наказал меня и будешь наказывать всегда. Ты был милостив ко мне. О, я благодарю тебя!

Она целовала ему руки. Он не отнимал их. Из души исчезли страх, раздражение, остатки обиды.

— Неужели ты мог подумать, мой любимый, хоть на один миг, что я сомневаюсь в твоей честности? Но ты был недобр ко мне. Ты оставлял меня одну с моей душой, которая давно уже сделалась для меня невыносима, как бремя. О, возьми ее, возьми! Я изнемогаю под ее тяжестью. Я ничего не требую взамен. Ты видишь, я счастлива. Я заключена в тебе, как в светлом круге. Я чувствую, что наконец обрела тебя вполне.

Так сидели они, и время показалось ему бесконечным или совершенно особенным, безвременным. Он только помнил, что Гавриил привез целый ассортимент ботинок и ушел когда-то очень давно.

— Милый, я поеду, — наконец сказала она.

Это его удивило. Как? Разве она теперь будет уезжать?

— Да, конечно же. Всегда, мой дорогой.

Разве истинная близость боится расстояний и разве душа и ее проявления измеряются аршинами?

Он находил это логичным. То, что произошло, продолжало оставаться непонятным, но он испытывал высшую полноту удовлетворения. И теперь ему стыдно было глядеть ей прямо в глаза.