Солдат великой войны - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 51

Статья увидела свет в римской газете после того, как Алессандро заставили переписать ее раз двадцать, наполовину снизив первоначальный эффект. Он получил множество писем. В некоторых монархисты, гарибальдийцы и боевые офицеры ставили под сомнение его патриотизм. Несколько пришло от простых людей: кто-то его осуждал, кто-то соглашался. Большинство же приходило от тех, кто жил в выдуманном им самим мире, надеясь, что тот внезапно станет реальностью. Они хотели использовать Алессандро в своих целях, считая, что прекращение войны с Турцией станет первым шагом на этом долгом пути. Собственно, плевать они хотели на войну, Турцию и многое другое, потому что ставили перед собой некую задачу, решению которой подчиняли все.

По сравнению с тремя четвертями из этих людей Орфео Кватта являл собой образец здравомыслия. Они ненавидели Италию, армию, государство, капитализм, лошадей, шпаги и энциклопедии. Последние они ненавидели потому, что читали в них о заговорах, не только отличающихся от их собственных, но еще и эффективных. Нелюбовь к капитализму и шпагам Алессандро не удивляла, но он не мог взять в толк, почему они ненавидят лошадей.

Прекрасно знакомый с достижениями нескольких философских школ, еще в самом начале учебы в университете он осознал, что при всех заслугах каждой из них, ни одна не способна в достаточной степени объяснить жизнь в этом мире. Собственно, даже в совокупности философские теории и близко не подходили к реальности. Он терпеть не мог марксизм, юлианизм, социализм и другие теории, которые не только тщились объяснить все и намеревались перестроить и заменить собой все, что появилось в мире, несмотря на тысячу философских учений, десять тысяч теорий и многие тысячелетия естественности, необходимости, случайности.

Алессандро не испытывал ненависти ни к Италии, ни к шпагам, ни к лошадям, ни к энциклопедиям и считал войну в Ливии не логически обусловленным результатом, а отклонением от нормы, но при этом получал благодарности от странных итальянцев, влюбленных в турецкую империю. Даже какие-то римляне, жившие неподалеку, пребывали в воображаемом мире, в маленьких комнатах с обитыми бархатом стенами, кисточками и мавританским орнаментом. Когда-то обученные смотреть на мир сквозь призму ислама, они не смогли вернуться на запад и напоминали юных пленников, находящихся во вражеской стране, которым не остается иного выхода, кроме как по-новому строить отношения с окружающим миром.

В холодный январский день, когда миллионы ласточек оккупировали деревья, растущие вдоль Тибра, и вдруг разом поднимались в воздух черными облаками, закрывающими небо, Алессандро наблюдал из окна отцовского кабинета, как тысячи людей шли по продуваемым ветром улицам к площади Кампидольо. Они несли плакаты, пели хором и вразброд, требовали положить конец войне, протестовали против того, как эта война ведется. Их самым сильным союзником была тупиковая ситуация в ливийской пустыне, где холера и тиф уничтожали итальянский экспедиционный корпус.

Протестующие заполняли залитые дождем улицы, многочисленные, как камни брусчатки. Чтобы они ни говорили, само их пение заводило Алессандро, и ему захотелось присоединиться к ним.

– Иди, – предложил отец, не отрывая глаз от бумаг. – Тебе это не повредит. Может, даже поможет.

Алессандро уже шел к двери, когда отец добавил:

– Позволь только кое о чем тебя предупредить.

– Насчет шпаг карабинеров?

– Я знаю, что тебе достанет ума держаться от них подальше и ты будешь скептически вышагивать молча и с краю толпы.

– Тогда о чем же?

– Ты уже представляешь себе, как произносишь речь.

– Ну что ты!

– Да, представляешь. Я это вижу по тебе. На Кампидольо ты выступишь вперед и внезапно превратишься в Цицерона. Но, Алессандро, тебе этого не позволят. А если и позволят, ты будешь обращаться к тем, кто и сам все знает. У каждого собственный путь через ужас и скорбь этого мира, и все хотят поделиться своими предложениями, чтобы набрать побольше сторонников. В детстве отец рассказал мне историю об одной части армии Наполеона в России. Численностью в десять тысяч человек. Они и представить себе не могли, что их победит холод. Десять тысяч душ, в конце концов, целый город, а города не замерзают до смерти. Казалось, вместе они сила, их было так много, они чувствовали себя в безопасности, рассчитывая друг на друга… но все замерзли до смерти, потому что заблудились в снегах. Бренность – тот же снег. Ее не изменишь ни хитростью, ни солидарностью, и в конце концов ты окажешься на коленях, потрясенный и изумленный, и тогда у тебя останется только один меч, только один щит, и еще одна вещь, чтобы тебя поддержать.

Алессандро ждал, ожидая услышать, что он имеет в виду, но отец больше ничего не сказал.

– Если ты не узнаешь этого сам, тогда мои слова – всего лишь проповедь.

В толпе началась драка. Анархисты принялись колотить людей древками своих черных флагов, и конные карабинеры принялись оттеснять их в боковые улицы.

– Видишь, – указал адвокат Джулиани, – ничего общего у них нет, да они и не пытаются достичь единения.

– Я смогу их объединить.

– Это глупо, Алессандро. Если они поддержат тебя или хотя бы выслушают, произойдет это в одном случае: если ты упростишь себя и свои идеи до такой степени, что в них не останется ничего высокого и благородного.

– А если я выскажу все, что у меня на душе, зажгу их, и они пойдут за мной?

– Ты превратишься в демагога, пустослова. Почему, по-твоему, великие лидеры и великие речи совпадают с войнами, революциями, основанием или разрушением государств? Общие интересы настолько очевидны, что произнести речь не составляет труда, но в настоящее время ни фактическая ситуация, ни ее последствия недостаточно однозначны, чтобы превратить речь в закон. Такие войны продолжаются долго и выставляют дураками как их сторонников, так и противников.

Толпа редела.

– И вот что еще. – Адвокат говорил, продолжая работать, правя какой-то документ, уверенный, что разношерстность толпы отвратит от нее сына. – Ты знаешь, как овец гонят через Рим осенью и весной? Все движутся с одинаковой скоростью, у них есть пастухи и вожаки, время от времени они блеют, но делают по существу только одно: ходят туда-сюда с одного пастбища на другое, и больше для них ничего не меняется. Ты можешь предложить людям что-то большее, чем шерсть и отбивные на ребрышках? Не иди в толпу, если не можешь ее возглавить, и не пытайся возглавить толпу, пока не потребуешься ей.

– А что мне делать до этого?

Адвокат поднял голову.

– Разве в этом мире тебе нечем заняться?

– Есть, конечно, но я о выводе войск из Ливии.

– Напиши еще одну статью.

– Я уже сказал все, что хотел.

– Если ты думаешь, что уже все сказал, поговори с оппозицией, – предложил отец.

* * *

Сперва Лиа казалось, что она победила Алессандро, словно действие служило доказательством, словно объявление войны свидетельствовало о ее правоте, точнее, о правоте брата, утверждавшего, что война необходима. Алессандро, однако, не сдавал позиции только потому, что некоторые высокопоставленные мужи приняли неправильное решение. В первом раунде ни он, ни Лиа никаких неприятных последствий не ощутили. Пока не начались боевые действия, ничего не могло считаться доказанным, все зависло в состоянии неопределенности. Элио, брат Лиа, писал с севера Италии, где находилась его кавалерийская часть, что война, похоже, будет выиграна короткой бомбардировкой и он так и не увидит Африку.