* * *
Алессандро уже потерял счет дням, но во вторник, в половине восьмого утра, его вывели из камеры и повели по длинным холодным коридорам, которые, как ему показалось, тянутся до самого Рима. Они пришли в учебное помещение, переделанное под зал суда. В одном конце на возвышении за длинным столом сидели три полковника. Полковник в центре держал в руках молоток председателя, но в остальном они были похожи как капли воды – наверное, их не смогли бы различить и собственные матери, – все росточком с тринадцатилетнего мальчика. Казалось, им всем лет по семьдесят, узкие розовые лица заканчивались козлиной бородкой, скрывающей невыразительный подбородок, а напомаженные усы, закрученные вверх, как у короля, смотрели в разные стороны. Кители украшали галуны, цилиндрические воротники подпирали голову. Наряд дополняли фуражки, высокие сапоги, шпаги и галифе. Они пытались до мельчайших подробностей копировать короля, но выглядели клоунами на манеже.
На скамьях перед судьями сидели речные гвардейцы из Девятнадцатой бригады, четыре пары: Алессандро и Гварилья, Фабио и солдат-кукла, и еще четверо, так неожиданно встретившиеся в одном месте. Хотя им не дозволялось разговаривать, их глупые улыбки и сверкающие глаза рассказывали обо всем. Кого-то схватили на работе, кого-то дома, кого-то на улице, одного на железной дороге, одного в борделе. Они были уверены, что для других речных гвардейцев в других военных тюрьмах, разбросанных по стране, все шло по такому же сценарию, или уже закончилось, или закончится в обозримом будущем, но каким бы ни был исход войны, какие бы меры ни принимала армия, они знали, что некоторые из них все равно спасутся и будут жить после того, как поиск дезертиров прекратится, и эта мысль пусть немного, но радовала.
Они ничего не ждали от этого суда, знали, что им предстоит умереть, но думали о том, как забавно видеть перед собой трех коротышек-полковников, сидевших с прямыми, как доска, спинами за столом, на котором лежали папки и стояли графины с водой, накрытые перевернутыми стаканами.
Говорил по большей части один, с молотком в руке. Сначала он называл каждого: все были речными гвардейцами, но один с этим не согласился. Солдат из Милана, всегда угрюмый и хмурый. По какой-то причине никто не хотел знакомиться с ним поближе, никто и не познакомился. Они не помнили его имени и фамилии, пока председатель суда не произнес их.
– Гриджи, Алонсо. – Да, вот как его звали этого депрессивного сукиного сына, Алонсо Гриджи.
– Нет, – своим ответом Алонсо Гриджи удивил всех. – Я не Гриджи, Алонсо.
– Нет?
– Нет.
– Тогда кто же ты?
– Я Моданьо. Джанкарло Скарлатти Моданьо.
– У тебя есть удостоверение личности? – спросил председатель суда.
– Разумеется, нет.
– Почему нет?
– Я оставил его в борделе.
– А что ты делал в борделе?
– А что, по-вашему, делают в борделе? – спросил Гриджи к безмерной радости речных гвардейцев. – Что люди делают в борделе? Что вы делаете в борделе? Мило беседуете о пустяках? Как поживаете? А вы? Я в порядке, благодарю вас. Меня даже не взяли в армию. – И он раздраженно всплеснул руками.
– Почему?
– Сказали, что я дурак. Я записался добровольцем, поэтому они и сказали, что я дурак. Я хотел, но меня не взяли. Это не моя вина. Не расстреливайте меня. Я другой человек.
Председатель суда спросил у остальных речных гвардейцев, известно ли им, что этот человек – Алонсо Гриджи. Естественно, никто в нем Алонсо Гриджи не признал, поэтому его увели из зала суда обратно в камеру. Так что остались только семь гвардейцев – все с торжествующими улыбками на лице.
Судья, сидевший по правую руку от председателя, отчитал подсудимых. Качая головой, изрек, что все усилия тщетны. «Он выгадает неделю, не больше».
Секретарь зачитал обвинения: нарушение воинского долга, оставление поста во время войны, кража государственной собственности, заговор и убийство. И пока слова слетали с губ секретаря, речные гвардейцы осознавали, что конец близок.
– Обычно у нас нет такого набора преступлений, – заявил председатель суда. – Вы признаете себя виновными в совершении этих преступлений или настаиваете на невиновности? – Все понимали, что нет никакой возможности найти оправдание речным гвардейцам, которые и сами знали, что виновны во всем, кроме убийства.
Алессандро поднял руку, и ему разрешили высказаться.
– Один из арестованных, Джанфранко ди Риенци, убил полковника. Никто из нас не имеет к этому никакого отношения, а когда мы увидели, что произошло, то попрыгали в воду.
– Почему? – резко спросил председатель суда, на лице читалось искреннее недоумение.
– На передовой аж до Капоретто людей расстреливали как собак. Мы прыгнули в воду, чтобы выиграть время.
– Но вы не могли знать наверняка, что вас расстреляют.
– Может, и так, но нам сказали, что мы возвращаемся на передовую. С учетом нашего уровня потерь, мы не могли рассчитывать, что нас простят.
– Вы признаете свою вину?
– Разумеется, – ответил Алессандро. Его переполняло негодование, и он чувствовал моральную поддержку остальных гвардейцев. – Неужели вы думаете, что после нескольких лет на передовой и нашей экспедиции в Сицилию мы намерены показать себя трусами и отрицать очевидное? Или вы считаете, что мы сделали это из-за недостатка мужества? Каждый из нас, прыгая за борт, знал, что в итоге мы окажемся здесь. Мы решили отнять у вас несколько дней и недель, чтобы повидаться с семьями. Как если бы мы шли в бой. Ощущения те же. Логика та же. Я хочу сказать, что война сделала нашу армию достаточно храброй для того, чтобы выражать свою волю. Мы не дезертировали – мы взбунтовались.
– Это обвинение даже более серьезно, чем убийство.
– Но по нему больше шансов на оправдание.
– Скажите, отчего у вас возникла столь необычная мысль? – спросил председатель суда.
– Наш бунт показывает, что вы можете нам поверить, когда мы говорим вам то, что хотим сказать.
– Пожалуйста, скажите, что вы хотите нам сказать, – подал голос ранее молчавший судья.
– Поручите нам дело.
– Какое?
– Сражаться с врагом.
– Это вам уже поручали, – заметил председатель суда.
– У меня сложилось впечатление, что вы не спрашивали нашего согласия.
– У меня сложилось впечатление, что мы не нуждались в вашем согласии.
– Но на самом деле – нуждаетесь. Это вам не нужно, чтобы посадить нас в тюрьму или расстрелять, но совершенно необходимо, если нам предстоит сражаться.
– Ерунда, – отмахнулся председатель. – Условия не могут выдвигаться нижними чинами, тут двух мнений быть не может.
– Наоборот, – возразил Алессандро. – Вы перехитрили нас, и мы предлагаем вам наше согласие, потому что вынуждены на это идти.