Господа офицеры и братцы матросы - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шигин cтр.№ 13

Вообще розги чуть ли не до середины XIX века считались самым действенным воспитательным методом в Морском корпусе. О них даже сочиняли стихи:

Розга ум вострит, память возбуждает,

И волю злую во благо прилагает,

Учить Господу Богу молити,

И рано в церковь на службу ходите.

Не вредить костей, телу болезни не родить,

Но злые нравы от юных отводить.

Душу от огня вечно сохраняет,

В небесную же радость водворяет…

Дети, целуйте розгу и лобзайте!

Она безвинна… Не проклинайте

И рук же вам язвы налагают,

Ибо не зла вам, но добра желают.

Из воспоминаний контр-адмирала А. С. Горковенко о своей учебе в Морском корпусе в 30-х г XIX века: «Телесные наказания, существовавшая в наше время, были, конечно, злом, но едва ли не злом неизбежным. Если наставники часто далеко не соответствовали своему назначению, то и между воспитанниками встречались личности, на которые можно было действовать одним страхом. Моральное влияние возможно там, где наставники имеют и время, и охоту, и способность влиять благотворно на воспитанников; ничего подобного не было в наше время, да и одного дежурного офицера на роту едва доставало для присмотра за порядком… Впрочем, на розги никто не жаловался, так как к ним прибегали только в выходящих из ряду случаях, и не иначе, как с разрешения директора. Гораздо страшнее для новичков было фрунтовое ученье, на котором ефрейтор (также из кадет) немилосердно бил, чем попало и почему попало юных рекрутов. Тут зло было тем сильнее, что на него нельзя было и жаловаться. К счастью, с переходом в гардемаринскую роту нравы смягчались и облагораживались и молодые люди, готовившиеся в офицеры, уже не походили на старикашек кадетских рот. Нужно ли говорить о том, вам мы были счастливы, надевая эполеты? Выходя в свет с самым скромным содержанием, мы считали себя крезами.

Закаленные суровым бытом кадеты к розгам относились как к неизбежному злу. Бояться розог и плакать при порке считалось позором. Наибольшим уважением в кадетской среде пользовались так называемые «чугунные задницы» – кадеты, которые не только не плакали при порке, но всем своим видом демонстрировали полное презрение к творимой с ними экзекуции и даже смеялись.

Впрочем, и среди кадет встречались порой весьма впечатлительные и любящие искусство мальчики. Из воспоминаний адмирала П. А. Данилова о своей учебе в Морском корпусе в 70-х годах XVIII века: «В сем году случилось со мной странное происшествие. Я читал чувствительный роман, и не мог от слез удержаться, даже начал рыдать, так что и другие приметили, а так как для многих кадет это было непонятно и удивительно, то они сочли меня сумасшедшим, но некоторые заметили противное и начали со мною разговаривать. И не знаю, как зашла речь об образах, только помню, что я изъяснил, что оные введены для воспоминания дел Божьих и святых его, что мы оные почитаем, относясь, кто на оных изображен, впрочем, сами они ничто иное, как доски. Я сказал свои мысли, как умел. Я не знал еще, что и с кем говорить принято, ибо вместо того, чтобы меня оспорить, если что не так сказал, они явно называли меня сумасшедшим, так и поступать начали и едва на самом деле не свели меня с ума. Когда Лобасевич (старший гардемарин – В. Ш.) меня ласкал, то я к нему и захаживал, и как охотник был до театра, то часто декламировал, что я, заметив, делал тоже, когда случался один, в чем он меня и застал. С того времени и я уже был актер… В то время для удовольствия директора в корпусном театре играна была трагедия Беверлей, которую роль играл флота капитан Спир ид ов (Алексей Спиридов, сын знаменитого адмирала – В. Ж), жену его директорская свояченица Екатерина Ильинична Бибикова (жена фельдмаршала Кутузова – В. Ш.). Девица эта была уже сговорена за генерал-майора Голенищева-Кутузова, который с ними и приехал… После была пьеса в одно действие, которую играли произведенные в мичмана. Созерцание оной была похвала и благодарность директора… Много раз в сем году я играл в театре, в который съезжались не только кронштадтские, но и петербургские господа, и мы всегда были приглашены на ужин к главному командиру вице-адмирала Грейгу».

Воспитанник Морского корпуса В. Броневский в своих «Записках морского офицера» даже утверждает, что «морские офицеры, исключая немногих, воспитываясь в Морском корпусе, как в единой колыбели, чрез привычку и одинаковые нужды с младенческих лет, связуются узами дружбы». Таким образом, в 1805 году офицер Балтийского флота считал, что на судах этого флота чуть ли не все офицеры были питомцами Морского корпуса.

Член адмиралтейств-коллегии, посетивший Морской шляхетский кадетский корпус в марте 1760 года, нашел, что «кадеты в пище содержатся не весьма исправны, ибо хлебы явились черны и квасы нехороши, да и учителя обучают кадет без основания и доказательств и для обучения потребных к тому книг не имеется». Учебниками пользовались переводными, поэтому в результате замечаний инспектирующего члена адмиралтейств-коллегии было подтверждено учителям Кривову и Четверикову донести, какие книги ими уже переведены на русский язык, а «ежели и поныне не переведены, то учителей к переводу тех книг принудить». Корпусное начальство в свое оправдание доносило, что во исполнение указа коллегии преподавательскому составу было указано обучать «с основанием и доказательством причин, что, почему и отчего происходи», и утверждало, что учителя ведут дело обучения кадет со всем старанием.

С назначением директором корпуса И. Л. Голенищева-Кутузова в 1764 году дело преподавания было улучшено. Для подготовки учителей в помещении корпуса была создана гимназия. В ней обучалось 50 человек из обер-офицерских детей, а также сыновей нижних чинов и учеников, переведенных из духовных семинарий. Воспитанники этой гимназии проходили все преподаваемые в корпусе науки наравне с кадетами и гардемаринами. Учительский состав корпуса пополнялся из числа успешно окончивших курс гимназии, которая просуществовала до 1827 года. Офицерский состав корпуса был поставлен в привилегированное положение в материальном отношении. За беспрерывную пятилетнюю службу стало производиться полуторное жалование, а за десятилетнюю – двойное.

По штату 1764 года была увеличена сумма, отпускаемая на содержание воспитанников и воспитателей, а в Кронштадте был отведен дом для помещения гардемарин, назначаемых в плавание на флот. В это время в строевом отношении корпус был сведен в батальон. Его комплект был установлен в 360 воспитанников, не считая 60 артиллерийских кадет и 50 воспитанников класса геодезии, набираемых из не дворян, в то время как основной состав корпуса комплектовался детьми потомственных дворян.

В 1771 году положение корпуса изменилось к худшему вследствие его перевода в Кронштадт после пожара в занимаемом им здании.

А вот как адмирал Д.Н. Сенявин описывает препровождение времени гардемаринами незадолго до производства в офицеры: «Другая кампания была до Нордкапа и обратно в Кронштадт и считалась за две в 1779 году в январи месяце, отправили нас гардемарин 33 человека в Ревель. При нас были: капитан корпуса Федоров (небольшой был охотник заниматься нами, а любил больше сам повеселиться) и учитель астрономии, который учил нас поутру два да после обеда два часа и то не всякий день, прочее время мы резвились и гуляли, где кто хотел, только бы ночевали дома. Баня была у нас вещь важная и необходимая, каждую субботу мы в нее ходили не столько мыться, как от безделья резвиться, например: несколько человек выбежим из бани, ляжем в снег, и кто долее всех пробудет на снегу, тот выигрывал с каждого по бутылке меду и угощал, кого хотел. Наместо слова честолюбие, употребляли мы термин молодечество. Были у нас еще в употреблении разные пословицы, самые варварская, как-то: «ухо режь, кровь не капнет», «смерть-копейка», к тому же похвала сверстников, когда говорят: «Этот хват, славный околотень!» Все это делало нас некоторым образом отчаянными, смелыми и даже дерзкими. Я был крепкого здоровья и часто иногда с горем пополам оставался победителем товарищей и бутылок с медом. Бутылка меду самого лучшего стоила тогда три копейки. Лед в гавани был еще крепок, как началось вооружение пяти кораблей и одного фрегата, тогда-то сделалась нам волюшка, только обедали да ночевали дома в корпусе, прочее время, кто на корабле, кто в трактире, кто разгуливает по городу, а те, которые были постарше летами и знали побольше, чем мы маленькие, те безвыходно в вертепах у прелестниц, только у самых дрянных и скверных. Да и то, правда, что молодость не знает пригожества».