Сентябрьские розы - читать онлайн книгу. Автор: Андре Моруа cтр.№ 45

– Неужели это та самая? – спросила Изабель Шмитт у Клер Менетрие. – Не может такого быть. Гийом уехал из Парижа, а Полина, насколько мы ее знаем, никогда бы не пригласила в дом любовницу мужа.

– Как знать, – отвечала Клер. – Полина – особа проницательная… Как зовут актрису?.. Долорес Гарсиа? Похоже, это именно она и есть.

– А Гийом?

– Он удалился, – сообщила Клер, – и оставил этих амазонок разбираться между собой.

– Но похоже, они вовсе не собираются разбираться!

Долорес ожидал привычный для нее успех. Гости сочли ее очень красивой, удивлялись безупречному французскому, были очарованы ее манерами. Каждому из присутствующих мужчин она сказала нечто приятное: Леону Лорану – что она рукоплескала ему в Буэнос-Айресе. Бертрану Шмитту – что читала его романы и восхищается ими. Менетрие – что самым ее большим удовольствием было бы сыграть Вивиану.

– Она и внешне идеально подходит для этой роли, – сказал Лоран, не отводя от нее взгляда.

За обедом гости вели непринужденную беседу. Леон Лоран заговорил о профессии актера, он утверждал, что не стоит и пытаться вступить на этот путь, если не чувствуешь призвания, то есть потребности и способности примерить на себя кожу другого человека.

– Что всегда меня поражает, – поддержал разговор Менетрие, – так это стремительность, с какой происходят все эти душевные превращения. Вот я разговариваю в кулисах с какой-нибудь актрисой, она вся поглощена бытовыми проблемами: плата за жилье, театральные дрязги, новая шуба; но вот она выходит на сцену и начинает рыдать. На съемочной площадке это выглядит еще поразительнее: актер в десятый раз повторяет ту же сцену и десять раз подряд находит верную интонацию.

– Ничего удивительного, – ответил Леон Лоран, – ведь певица в нужный момент тоже извлекает нужную ноту. Верно найденная, усвоенная интонация становится нотой в гамме чувств. Она никогда не изменится.

– Вы полагаете, – спросила Полина, – что великий актер может примерить на себя любого персонажа?

– В разумных пределах – да… По правде сказать, есть два вида актеров: те, кто может сыграть кого угодно, это великие актеры, и те, кто может играть лишь свою собственную роль. Они по-своему хороши, если их личность привлекательна, то их персонаж тоже привлекателен, но их нельзя назвать актерами в полном смысле этого слова… Вот вы, как мне рассказывали, в равной степени хороши и в «Карете святых даров», [62] и в «Даме с камелиями». Если это так, то вы настоящая актриса.

– Но разве женщина, – почтительно улыбаясь, спросила Долорес, – не может соединить в собственной жизни Периколу и Маргариту Готье?.. И кокетка бывает способна на истинную страсть. Может быть, с другим мужчиной, вот и все. No?..

– Она умна, – шепнул Бертран Шмитт Полине.

– И даже очень, – ответила та с гордостью, с какой профессор демонстрирует успехи блестящего ученика.

Затем Бертран объяснил, что точно так же существует и два вида писателей: одни пишут лишь о себе, а другие способны изобразить всех представителей рода человеческого.

– Я вовсе не хочу сказать, что первые – посредственные авторы. К этому виду принадлежал, к примеру, Стендаль: он изображал того человека, каким являлся сам, человека, каким бы он хотел стать, каким бы он мог стать, если бы по воле судьбы появился на свет в семье банкира, или если бы ему довелось родиться женщиной, он изображал женщину, любви которой ему бы хотелось. Бальзак, напротив, – писатель-творец. Если пользоваться вашим выражением, Лоран, он мог «примерить на себя кожу» ростовщика, старой девы, привратницы, заговорщика, судьи…

– От себя Бальзак тоже брал довольно много, – возразил Кристиан. – Вот, к примеру, «Луи Ламбер», «Герцогиня де Ланже», «Лилия долины» или, в каком-то смысле, барон Юло д’Эрви…

– Разумеется, – ответил Бертран, – с какой стати ему было устранять себя из «Человеческой комедии»? За собой он наблюдает, как и за всеми прочими, не больше…

В разговор вмешался юный Эрве Марсена и заговорил об «исходной точке», необходимой и для писателя, и для актера:

– Вы не находите, что сюжет или персонаж, созданные сознательно и обдуманно, на основе некой отвлеченной идеи, никогда не удаются? Ничто не может заменить естественную безрассудность… Если у меня и есть претензия к вашим прекрасным пьесам, господин Менетрие, так это их излишняя рассудочность.

– Но меня никак нельзя назвать рассудочным человеком, – с досадой возразил Кристиан. – Эту репутацию мне создали враги.

– И мне тоже, – сердито сказал Леон Лоран. – Злобные критики говорят мне в лицо, что я «интеллектуальный» актер. Но это совсем не так. Когда я создаю образ, то не пытаюсь понять его рассудком. Я позволяю ему проникнуть в себя… Некоторые великие актеры, которых я знал, не понимали буквально ничего из того, что играли.

– И публика не замечала?

– Публика, – ответил Женни, – вообще никогда ничего не замечает… Театральная публика живет в нереальном мире, и, если в этот мир грубо не вторгается нечто непредвиденное, зрители принимают все.

– Так оно и есть, – согласился Леон Лоран. – Театральная иллюзия безгранична.

– Вот почему, – сказал Бертран Шмитт, – глупо придавать такое значение декорациям и постановке. Это веяние времени, причем совершенно бессмысленное… Вы не согласны? – обратился он к Долорес.

– О, – ответила та, – я в Париже для того, чтобы учиться, а не учить.

– Сегодня вечером я веду ее на «Подсвечник», – сказала Полина. – Она увидит, что такое перегибы в постановке.

После обеда Долорес беседовала с Леоном Лораном, который пообещал прийти к ней на спектакль; затем она поговорила с Эрве Марсена, у него она выведала все подробности статьи о «Театральном товариществе Анд», которую ему заказала Полина, затем завела разговор с Менетрие по поводу «Вивианы», и беседа сделалась такой оживленной, что обеспокоенная Клер, приблизившись к ним, с нажимом произнесла:

– Простите, Кристиан, что перебиваю вас, но в три часа у нас встреча на улице дю Бак, а это довольно далеко отсюда.

Как это всегда бывает, отъезд одной пары разрушил компанию, и все стали разъезжаться, выражая на прощание желание увидеть Долорес Гарсиа на сцене. Многие мужчины предложили проводить ее, но Полина задержала актрису, и женщины остались вдвоем.

– А теперь, – произнесла Долорес, – нам надо поговорить.

Решительным и грациозным жестом она бросила сигарету в камин.

– Идемте ко мне в кабинет, – сказала Полина, – не стоит разговаривать в гостиной.

Долорес последовала за ней.

В кабинете Полины Фонтен Долорес с любопытством разглядывала стопки бумаг, забитые книгами полки, а особенно фотографии на стенах. На них были Гийом и Полина: вот они в Египте, в Риме, затем, более молодые, в Толедо, еще моложе на пляже в купальниках.