Большой Гапаль - читать онлайн книгу. Автор: Поль Констан cтр.№ 11

Знаете, Любовь моя, — продолжала она, — я никогда не искала свою половинку апельсина, но только лишь дольки то там, то здесь, из них я пытаюсь составить себя, прилаживаю, меняю местами, и всегда какой-нибудь не хватает, чтобы я смогла себя завершить. Я словно венец Девы Марии — тысячи огней ради тысячи удовольствий.

— Так значит, это и есть любовь к трем апельсинам! Свой я хотела бы съесть немедленно.

— В ваши юные годы вы еще к этому не готовы. Как я завидую вашему нынешнему возрасту, когда вы живете, нисколько не беспокоясь о мужчинах. Вам следует развлекаться, Племянница, проводить дни в веселье и радости. Надо много танцевать, это полезная гимнастика, надо много петь, чтобы ваш голос взмывал над остальными. Вы же не знаете, сколько еще осталось вам играть, прыгать, танцевать, смеяться и улыбаться. Та, которая в вашем возрасте не наигралась вволю, становится дурной аббатисой; если она не умела заливисто хохотать — то становится злобной женщиной; если не умела танцевать до потери сознания — будет ходить, словно с путами на ногах; не умела прыгать через скакалку — останется жесткой и одеревенелой; не качалась на качелях до головокружения — не сможет забыться в любви. В радостях мы укрепляем свои силы!

— И все-таки, Тетя, а вдруг, как и для нашей дорогой принцессы Клевской, силы, закалившие нас в борьбе против мужчин и против женщин, послужат нам для того лишь, чтобы говорить с самими собой? Что, если, наткнувшись лишь на стены, которые возвратят нам их обратно, как эхо возвращает голоса, наши силы атакуют нас самих, что сможем мы назвать победой?

— Но, Дочь моя, вы разве забыли, где находитесь?

— В монастыре, Тетя.

— Да, Дочь моя, вы здесь на службе у Бога.

— Бог! За всеми этими делами, Тетя, я совершенно об этом забыла.

— Бог, Дочь моя, ради которого мы все это и совершаем, ибо Он единственный, с кем можем мы разговаривать. Вы узнаете, как Он взыскателен! Он поразит вас своими познаниями, по сравнению с которыми ваши — даже усвой вы содержимое всех до единой книг в этой библиотеке — покажутся лишь жалкой каплей в океане. Вы будете удручены Его несправедливостью, ибо в своей любви Он не делает никаких отличий между совершенным умом и тупостью, а ваша красота, будь вы первой красавицей в мире, в глазах Его будет равноценна красоте какой-нибудь улитки или паучихи, с которой Он вас спутает. И обладай вы наивысшей добродетелью, Он предпочтет вам какую-нибудь травинку американских степей, которая окутает Его своим ароматом.

— Что вы такое говорите, Мать моя! Я ведь уже с давних пор верила, что все уже предопределено, договор подписан, и свадьба, милостью Большого Гапаля, не подлежит сомнению! Вы заставляете меня колебаться. Чтобы я потеряла надежду его завоевать?

— Вот именно, потеряла надежду. В Своей Милости Он говорит порой, что мы касаемся его, и тогда Он делает нас святыми или мученицами.

— Так что же взамен той любви, в которой нам отказано и которую вы заставили меня так страстно желать?

— Ничего, насколько мне известно, и все же это единственное, что у нас есть.

— Мать моя, мне нужен только Он, я желаю Его всеми силами, видите мои слезы.

— Дочь моя, вы обладаете даром, вы только что сами догадались, что есть единственное средство соединиться с Ним: когда мы протягиваем шею, чтобы Он перерезал ее, как мученику.

— Мать моя, я мечтаю умереть от Его клинка.

— Увы, каждый мечтает об этом, как и вы, и, не в силах дождаться мгновения, когда умрет, принесенный в жертву, бесконечно призывает Его, страстно желая пожертвовать собой.

Но осушите слезы. В первый день весны монахини устраивают для вас праздник. Они хотят сделать вам сюрприз и готовят его уже многие месяцы. Они все оденутся в белое, для них это настоящая революция, как если бы они поменяли орден. Образовались уже две стороны: первые жалеют о прежнем одеянии, как будто уже покинули его, другие предпочитают новое, как если бы должны были его принять. Они перебрасываются именами святых. Это, я полагаю, стычка между святым Бенуа, которому подчинены мы, и святым Бернаром, который покровительствует другим. Они прожужжали мне все уши, и, если будут продолжать в том же духе, я заставлю их идти к мессе обнаженными. Специально для вас они сыграют «Эсфирь», эта трагедия очарует вас красотой характеров и чистотой нравов, а еще тем, что она, воспевая величие Бога, говорит о конечной победе женщин.

Как любая мать, которая, озабоченная развитием ума собственных дочерей, велит им как можно больше читать, Аббатиса в конце концов стала опасаться за зрение Эмили-Габриель. Увы, это рок: чтение неизбежно влияет либо на нравственность, либо на красоту. Как нарочно, пытаясь не допустить падения первой, лучшие умы не могут избежать увядания второй, ибо, как ни далеко простирается материнское тщеславие в стремлении интеллектуального совершенствования своего дитя, вы не найдете ни одной матери, готовой пожертвовать хотя бы частицей дочерней красоты. Видя свою дочь погруженной в ученье с облачком отрешенности на лице, какое свойственно размышлениям, она спешит напомнить ей о благотворном влиянии солнца и воздуха, она обеспокоена, она говорит ей: «Не переутомляете ли вы зрение? Не устали ли ваши глаза? Вы сделали сегодня достаточно гимнастических упражнений? Не желаете ли пройтись со мной?»

Прогуливаясь по великолепному парку с широкими аллеями, София-Виктория объясняла Эмили-Габриель, в чем состоит особенность очертаний их монастыря, возведенного когда-то в чаще леса, но теперь, по прошествии стольких веков, оказавшегося в самом центре города; он походил на белый корабль, который выбросило на песчаную отмель и который Париж захотел изобразить на своем гербе. Данное обстоятельство не представляло интереса для живущих здесь, они лишь привыкли ходить, чуть склонившись, но другие, посторонние, угадывающие очертания монастыря в океане листвы, захлестнувшей город и затопившей несколько кварталов, представляли его в таинственном лесу незапамятных времен, где томились в неволе юные пленницы, одним словом, все эти вздорные слухи, в которых нет недостатка и которые оказываются так некстати, когда сюда примешивается политика. Они хотели снять корабль с мели.

Хотя Аббатиса — так по крайней мере выглядело внешне — сохраняла в своем монастыре распорядок ордена, которым и был он возведен, и руководила им, согласно строгим правилам С., новый Коадьютор Парижа, явившийся невесть откуда благодаря неизвестно чьей протекции, на излете своей сомнительной карьеры, искал с нею ссоры властью, данной ему его должностью, не замечая, что свидетельствовало о плохом зрении, как крепко София-Виктория держала в руках свою собственную власть, полученную напрямую в незапамятные времена от самого Бога. Он понапрасну суетился, напоминая ей о почтении, какое другие проявляли по отношению к ней и какое, как ему хотелось бы, она должна была проявлять к нему. Это был образчик упрямства мужчины, ждущего подчинения от женщины, которая с ним не считается вовсе, одна из досадных мелочей, будничных неприятностей, от которых можно было бы без труда избавиться, соблаговоли она хотя бы заметить их и взмахнуть веером, как если бы прогоняла назойливую муху.