Виолончелистка - читать онлайн книгу. Автор: Михаэль Крюгер cтр.№ 13

Мое упрямое молчание на фоне такого вербального недержания привело к тому, что Юдит в сопровождении этого изнеженного философа направилась к себе, где они на примере одной его пьесы для виолончели намеревались обсудить тему «моментаризма символического опыта» — так выразился молодой человек. Однако скорее всего они просто-напросто кинулись в постель, ту самую, в которой ныне находился я, ибо час спустя, за несколько минут до полуночи, когда я под каким-то благовидным предлогом позвонил у ее дверей, мне не соизволили отпереть. Я довольно долго стоял затаив дыхание, прислушиваясь к доносившимся изнутри звукам, истолковать которые можно было лишь однозначно, и исходившим явно не от виолончели.

Почему она не выбрала себе в мужья этого всезнайку Ласло, сына эмигранта из Венгрии, покинувшего страну в разгар событий 1956 года и удивительно быстро сколотившего состояние на торговле пушниной? А что, правдоискательница и спец по деконструированию — чем не пара? Как же его все-таки звали — Янош он или Ласло? Впрочем, не суть важно.

Во сне Юдит выпростала ногу из-под простыни и в непонятной позе разлеглась на моем одеяле. Сцена живо напомнила операционный стол. На щиколотке у Юдит красовалась тонкая золотая цепочка, которую я видел впервые. Осторожно, чтобы не разбудить ее, я склонился, чтобы получше рассмотреть украшение. Оно представляло собой изящную цепь, отполированные звенья которой плотно примыкали друг к другу, создавая узор наподобие зубцов пилы. От цепочки исходило непонятное очарование, и, не удержавшись, я протянул руку и прикоснулся к золоту, показавшемуся мне прохладным, куда холоднее кожи, которую я ненароком задел. Стало быть, кто-то уже до меня пытался окольцевать это создание. В комичной ярости я рванул на себя простыню в надежде обнаружить новые признаки чужих посягательств.

Именинница пробудилась. Не обычным способом, с трудом возвращаясь из мира ночных грез в повседневность. Сегодня мы проснулись в мгновение ока. И, словно раскусив мои намерения, Юдит тут же подогнула ноги под себя, одновременно раскрывая объятия, в которые я в статусе первого поздравителя и нырнул. И в этой неудобной позиции моментально забыл о своем намерении расспросить о происхождении бижутерии, присутствие которой ощутил кожей ноги, в то время как мой страстно полураскрытый рот припал к золотому крестику. Ухватив его губами, я удерживал крестик до тех пор, пока меня не соизволили выпустить из объятий. Надо было срочно заняться приготовлением завтрака для дожидавшейся внизу фамилии, и Юдит, резво оттолкнув меня, соскочила на пол и исчезла в ванной, где, вывернув решительно все краны и напевая, занялась утренним туалетом.

Я оставался в постели. Редко в жизни я чувствовал себя таким ничтожным и никому не нужным. Снедаемый чувством вины, ревностью с изрядной долей плаксивой жалости к себе, я и представить не мог, что вообще когда-нибудь поднимусь с этой постели. Если любой другой на моем месте за какую-то секунду ясно представил бы себе решительно все причинно-следственные связи этого мира, ощутил бы прилив энергии для решительных перемен, я чувствовал лишь жуткую усталость, сводившую на нет всякие причинно-следственные связи. Я обратился в камень. Сначала не пожелали подчиняться ноги, затем и голова наотрез отказалась руководить телом. Не остались в стороне и руки. Где-то глубоко во мне сидела в заточении идея о том, каким образом выбраться из ловушки, в которую я угодил, однако нечего было и пытаться выпустить ее на волю. Когда Юдит вернулась из ванной, обнаженная и с тюрбаном из полотенца на голове, ей, бросив на меня даже мимолетный взгляд, не составило бы труда угадать мое состояние, потому что, как ни в чем не бывало одеваясь, несколько раз она озабоченно повторила: мой дорогой камень, мой любимый камешек, после чего снова нырнула в постель и улеглась на веки вечные.

Я и вправду снова заснул, потому что, пробудившись после показавшегося мне вечностью сна, в котором я блуждал по странному кладбищу, где могильными плитами служили книги, я обнаружил сгрудившихся вокруг моего ложа людей, среди которых кроме Юдит знал только дядюшку Шандора — тот, попыхивая трубкой, собрался подать мне в постель завтрак на подносе. Вакханалия призраков, пляска смерти. Боязливо подтянув покрывало к подбородку, я отчаянно надеялся, что все происходящее мне тоже снится. Однако когда Юдит с поразившей меня обыденностью взяла у дяди поднос из рук, я внезапно понял, что это, увы, самая что ни на есть реальность. Жест сей она сопроводила словами: ну ешь, ешь, мой камешек. И плюхнула поднос прямо мне на живот.

Когда я взялся за вилку, вновь убедившись, что все происходит со мной на самом деле и что я — из плоти и крови, группка прибывших тронулась с места, явно собираясь обозреть и вторую комнату квартирки в мансарде. Лишь по прошествии какого-то времени до меня донесся хлопок двери. Стало быть, убрались, даже не удосужившись отпустить Юдит, чтобы она еще раз взглянула на своего пациента. Празднество завертелось без моего присутствия.

Спустившись вниз сразу же после полудня, я убедился, что квартира битком набита гостями. Точное их количество установить не удалось, поскольку они успели рассеяться по всему жилищу. Товарки Юдит разносили кофе, чай и пирожные, Янош хранил многозначительное молчание, две дебреценские тетки убирали со стола, обитавшая в моей спальне семья в полном составе переместилась в кухню, занявшись мытьем посуды, племянник Марии обходил с бутылкой палинки и подносом с рюмками столы, а между гостями фланировала Юдит, что-то на ходу переставляя, смеясь, без умолку говоря, подсаживаясь на минутку к кому-нибудь, чтобы тут же вскочить, последовав призыву из другого угла.

Она была сразу везде, не упуская из виду даже отдаленные закоулки квартиры. Так что здесь все было ей подконтрольно. Я вдруг показался себе свергнутым с престола королем, которого по инерции почитают и даже украдкой приветствуют, но которому решительно нечего сказать. Кроме того, по поведению присутствующих я ощутил, что обо мне уже вовсю циркулируют байки, ибо стоило мне приблизиться к какой-нибудь группе сидящих, как все будто по команде умолкали, а стоило сказать «пока» и снова отойти, как оживленный разговор возобновлялся. В империи Юдит общались по-венгерски. Немецкий, само собой разумеется, тоже был приемлем, но лишь в статусе проблемно-ориентированного языка.

В моем изуродованном кабинете в окружении молодежи в кресле возлегал дядюшка Шандор, с трагической миной потчевавший юношей анекдотическими историями периода веры в истину музыки, Ласло и его коллеги сосредоточенно внимали. Неисчерпаемая память «замшелого карпа» источала все новые и новые избитые истории, передаваемые к тому же языком, наверняка воспринимаемым молодой аудиторией примерно как латынь: утопичность подлинного примирения, обещание правды, исторический императив музыкальной дисциплинированности. Временами он извиняющимся тоном добавлял: если в теперешние времена подобное выражение уместно. Аудитория милостиво считала его уместным. Стоило мне присесть к этой компании — с одной стороны, меня притомила болтовня в других, с другой — хотелось просто разобраться в обстановке, — и непринужденности как не бывало.

По-видимому, я был столь безрассудно храбр, что и нынче отваживался иногда набросать сочинение, и столь неосторожен, осмеливаясь утверждать, что, дескать, и сегодня считаю тональный шедевр вполне на месте, и ко всему иному и прочему столь наивен, чтобы в открытую заявить о том, что, мол, нам всем радоваться надо, если то или иное произведение отзывается на действительность, и что упомянутая действительность куда отчетливее может быть передана электроникой, нежели средствами камерной музыки, что раздался вопль деланного негодования. В мгновение ока убежденный марксист в союзе с фанатиками-деконструктивистами набросились на меня с поучениями, результировавшимися в упреке — дескать, я в той или иной мере открыто проповедую музыкальный фашизм. Кто вместе с Кейджем и благодаря ему и его единомышленникам и последователям не удосужился усмотреть взрывной характер творчества музыкальной культуры Запада, тому уж никогда не вникнуть в суть иной музыки, не говоря уже о том, чтобы таковую сочинить. И так далее.