Для Победы. Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Приставкин cтр.№ 48

Мотя совсем было решил пальнуть и уж прицелился, но вдруг опустил ружье и растерянно произнес:

– Идут…

– Так пали! Пали!

– Чего ты кричишь? – обернулся он к Бесику. – Не видишь, что ли, это же баба! Баба идет! И машет!

– Какая еще баба?

Шахтер с другой стороны сарая прибежал посмотреть и сразу определил:

– Это Туся.

– А что Туся? Не ихняя? И в нее пальнем!

– Но если она чего сказать хочет?

– А нам не надо говорить! – воскликнул Бесик. – Мы сегодня сами говорим! Это они пусть слушают, как мы им говорим! Из ружья!

Я еще раз воткнул глаз в щель и вдруг понял, что это за женщина. Никакая не Туся. Это Маша. Я сразу узнал ее, когда она подошла ближе.

Я произнес:

– Это моя тетка идет.

Хотя теперь все ясно видели, что идет с платком в руке моя тетка Маша.

– Ну, что? Стрелять? Нет? – спросил Мотя.

– В тетку-то?

– В тетку! – подтвердил зло Бесик. – А зачем она идет?

– Она же к тебе идет? – поинтересовался Ангел.

– Не знаю, – ответил я.

– Конечно, к тебе! Приехала!

– Где они ее только разыскали…

Я посмотрел в щель и попросил Мотю:

– Не надо в нее стрелять, а?

Но оборачивался я к Бесику, я знал, что он среди нас первым может крикнуть: «Пали!»

– Пожалел? – буркнул Шахтер. Он уже успокоился и стал собирать соломку, чтобы закурить.

– Ну и что… – сказал я. – Не пожалел, а вообще…

– Нет, пожалел. А они не пожалеют…

– А Маша-то при чем?

– При том! Идет, не боится! Дать бы по ногам!

Я промолчал. Я знал, что теперь не дадут. Смотрел, как она, дурочка, все размахивая глупым платочком, идет к нам, спотыкаясь об ямки и не замечая их, а слепо глядя на наш сарай. Ну ясно, что она нас не видела, а мы ее видели. Мы смотрели, затаив дыхание.

Она встала в десяти метрах от дверей сарая и, крутя головой, чтобы понять, где мы и где, наверное, я, спросила:

– Сергей! Я к тебе… Ты меня слышишь?

Все в сарае повернулись ко мне. А Мотя кивнул: говори.

– Я тебя слышу, – ответил я в щель.

Теперь она знала, где я сижу, и смотрела в мою сторону:

– Ты вот что… Скажи ребятам, что надо сдаваться… Они там вооружены… Понимаешь?

– Ну и что? – крикнул Бесик.

Маша повернула лицо в его сторону:

– Но они же вас штурмовать хотят!

– Ну и что! – опять крикнул Бесик.

Маша замолчала, и я увидел: она волнуется и никак не может найти нужных слов. Да и вообще, будто девочка, стоит растерянная перед нашим дулом, хотя, может, и не знает, что мы еще способны пальнуть.

– Сергей, – произнесла она и осеклась, будто проглотила что-то. – Меня специально вызвали, нашли… Туся меня нашла… Чтобы я тебе… Чтобы я всем вам сказала. Но я не от них, я от себя, понимаешь… Они там с винтовками… С оружием, и их много…

Мы молчали. И Бесик теперь ничего не кричал. Мы смотрели на нее. И Сандра подползла, и Сверчок подлез, которого лихорадило от температуры.

– Ты слышишь меня? Сергей? – спросила она. Я услышал слезы в ее голосе.

Сандра взглянула на меня и промычала, веля говорить.

– Ну, слышу… – ответил я негромко.

Маша обернулась, чтобы посмотреть на своих легавых и, уже не стараясь от них оберегаться, быстро проговорила, что они там собрались, чтобы нас схватить.

– Они такие… Они такие…

– Мы знаем, какие! – крикнул Мотя. – Мы их ненавидим!

Маша вздрогнула и посмотрела со страхом:

– Но они же будут стрелять… Они же не пожалеют… Сергей!

И вдруг она зарыдала.

Она стояла перед сараем и вытирала косынкой слезы, а мы смотрели, затаившись, не сводя с нее глаз. Мы знали, что это первый и единственный в мире человек, который нас тут пожалел. Но это их человек, а значит, нам не о чем разговаривать.

– Скажи ей, чтобы уходила, – попросил Мотя.

– Уходи! – крикнул я.

Она вздрогнула и опять оглянулась:

– Сергей… Опомнитесь…

– Уходи! – крикнул ей уже Бесик. – Скорей уходи! Ну?

Маша повернулась, но опять посмотрела в мою сторону:

– Знаешь, я неправду тебе сказала. Твой отец, Сергей, жив… Он жив… Ты должен ради него себя пожалеть… Правда…

Я слушал и понимал, что она врет. И все поняли сразу, что она врет. Зачем… Да чтобы меня спасти. Но они же все и всегда нам врали, будто бы ради нашего спасения, а спасали они только себя.

И тогда я крикнул, приближая рот к щели:

– Ты все врешь! Врешь! Врешь! Врешь!

Бунт, это по своей «Истории» я знал, когда ничего не понятно, но страшно. И все чего-то хотят разрушить, бьют что ни попадя, ломают и еще жаждут крови. Лучше, если директорской крови, но можно и всякой другой.

Я поднялся за остальными, даже не понимая про себя, надо мне подниматься или не надо. Меня, как говорят, подняло.

Вообще-то я готов был и знал: мне надо быть со всеми. Да, каждый из нас был готов, в том-то и дело. И каждый вносил в общее движение всего себя, заводил себя до уровня других, а потом другие доводили себя до уровня каждого, и все это, будто тревоги сирена, становилось выше и выше тоном! Пока из рева не перешло в какой-то протяжный вой. И вой тот особенно взвинчивал, и будоражил, и правил всеми нами. Внутри меня что-то прокричало: «Все! Все! Все!» А может, это не внутри, ведь мы ничего не слышали, но в то же время слышали. Та к вот, были слова: «Все! Все! Все!» Кончилось их время! А наступило наше время! И в нем, в другом, каждый из нас тоже другой, не подвластный никому и ничему, кроме этой стихии, в которую мы сразу и навсегда влились, как капли вливаются в поток, становясь разрушительной силой.

Мы ворвались в канцелярию, стали бить окна. Кто-то схватил директорский стул и грохнул его об стол, стул разлетелся.

– Дуб хреновый, а хрен дубовый!

Портрет Сталина не тронули. Сталин единственный был здесь не виновен. Зато в его словах про то, как надо людей заботливо и внимательно выращивать, дописали слова, и получилось: «Свиней надо заботливо и внимательно выращивать, как Чушка выращивает…» и т. д. А в конце: «И. Сталин».

Все указывали пальцем и хохотали.

Кто-то полез в стол, но ящики не выдвигались, были заперты. Тут же появилась фомка, замки отлетели.