– А где же старина Ификрат? Он же пропускает такой прекрасный ужин! А мог бы тут слегка поднять себе настроение.
Библиотекарь, кажется, был несколько уязвлен.
– Днем он был у себя в кабинете. Наверное, нужно кого-нибудь к нему послать, посмотреть, все ли у него в порядке.
После этих слов он подозвал раба и отправил его к отсутствующему ученому. Да, самое главное, соблюдать приличия, старик ведь не мог мне признаться, что он вне себя от радости, когда обнаружил отсутствие за столом Ификрата.
Но у меня был свой резон. Я отдавал себе отчет, что общий разговор после торжественного ужина будет посвящен исключительно научным дискуссиям, и желал любыми средствами этого избежать. Если не удастся просто сбежать, самое лучшее, на что я мог рассчитывать, будет затеянный ими яростный спор с взаимными нападками и обливанием друг друга грязью. Все это, я был уверен, может обеспечить Ификрат. Когда со стола убрали опустевшие блюда, поднялся на ноги пожилой благообразный мужчина с белой бородой.
– О, прелестнейшая и умнейшая дочь нашего правителя! Высокородные дамы! Уважаемые гости! Меня зовут Теофраст Родосский, я возглавляю факультет философии. Меня попросили начать сегодняшнюю дискуссию. С вашего разрешения, я избрал для обсуждения концепцию, впервые обозначенную и оформленную философом-скептиком Пирроном из Элиды, а именно концепцию акаталепсии, то есть невозможности проникнуть в природу вещей, в их суть, невозможности истинного познания.
Это было еще хуже, даже я не мог предположить, что этот вечер закончится так ужасно. Но в этот момент посланный к Ификрату раб вернулся и прошептал что-то на ухо Амфитриону. Он еще не закончил свой отчет, как лицо Главного библиотекаря исказилось испугом и даже ужасом. Он поспешно поднялся на ноги.
– Господа, боюсь, мне придется прервать наше празднество, – заявил он. – Как я только что узнал, здесь имел место некий… несчастный случай. Что-то случилось с Ификратом, и я должен отправиться к нему и посмотреть, в чем дело.
Я повернулся и щелкнул пальцами:
– Мои сандалии!
Гермес тут же надел их мне на ноги.
– Господин, – начал Амфитрион, – тебе вовсе не обязательно…
– Вздор, – оборвал я старика. – Если произошло несчастье, я желаю оказать любую помощь, какую только могу.
Меня многие поймут, я ведь не мог признать, что мне отчаянно хотелось как можно быстрее отсюда убраться.
– Ну, ладно, хорошо. Почтенный Теофраст, прошу тебя продолжать.
И мы покинули обеденный зал, и заунывный голос этого старикана растворился у нас за спинами. В ночном Мусейоне было темно и тихо, немногочисленные рабы разошлись по своим конурам, если не считать мальчика, чьей единственной обязанностью было подливать масло в лампы и подрезать обгоревшие фитили.
– Так что там произошло? – спросил я у раба, который бегал за Ификратом.
– Тебе бы лучше самому поглядеть, мой господин, – ответил он, оттирая пот со лба нервно дрожащей рукой.
Я, кстати говоря, частенько замечал, что рабы так потеют, когда случается какая-то неприятность. Знают, что, скорее всего, обвинят во всем именно их.
Мы пересекли внутренний двор, где днем раньше я видел рабочих, собирающих ворота для шлюзов, придуманные Ификратом. Раб остановился перед входом в кабинет, где мы с Юлией рассматривали рисунки и чертежи.
– Он там, господин.
Мы вошли внутрь. Шесть горящих ламп давали вполне приличное освещение, достаточное, чтобы рассмотреть Ификрата, лежащего на спине в центре комнаты. Я тут же понял, что он мертв, как Ганнибал. Глубокая вертикальная рана рассекла его высокий лоб практически на две части, от линии волос до переносицы. В кабинете царил жуткий беспорядок, повсюду валялись рассыпанные бумаги, шкафы были распахнуты, и их содержимое вывалено наружу, еще более усилив жуткий беспорядок.
– Клянусь Зевсом! – воскликнул Амфитрион. Философская выдержка явно его покинула. – Что здесь произошло?!
– Во-первых, – сказал я, – это не несчастный случай. Нашего приятеля Ификрата совершенно явно убили, и сделали это на совесть.
– Убили?! Но почему?!
– Ну, он вроде как очень многих здорово раздражал, – заметил я.
– Философы всегда много спорят, – дрожащим от напряжения голосом проговорил Амфитрион, – но они отнюдь не решают свои споры и разногласия с помощью насилия.
Я обернулся к рабу, который по-прежнему стоял за дверью:
– Ступай и приведи сюда врача Асклепиада.
– Мне кажется, его знания и умения тут уже вряд ли помогут, – тут же встрял Амфитрион.
– Нам нужно не его умение лечить, а его опыт в исследовании ран. Мы с ним неоднократно работали вместе в Риме над расследованием подобных случаев.
Я стал осматривать шкафы. Тот, что был заперт, оказался взломан, а содержимое было рассыпано по полу.
– Понимаю. Но я должен немедленно сообщить об этом несчастье царю. Полагаю, он захочет назначить кого-то из своих чиновников провести собственное расследование.
– Птолемей? Он до завтрашнего утра, а скорее, полудня будет не в состоянии ни выслушать сообщения, ни назначить какого-нибудь следователя, и это еще в самом лучшем случае.
Я посмотрел на лампы. Одна почти прогорела, фитиль дымил. Остальные светили ярко.
– Тем не менее, я направлю кого-нибудь во дворец, – заявил Амфитрион.
Тут со двора до нас донеслись голоса множества людей, которые явно направлялись прямо сюда. Я подошел к двери и увидел, что двор пересекает вся толпа, только что сидевшая в банкетном зале.
– Асклепиад, иди сюда, – пришлось взять ситуацию в свои руки. – Остальные, пожалуйста, оставайтесь пока что снаружи.
Маленький грек вошел в кабинет, весь сияя от удовольствия, и заметить это не мешала даже борода. Он очень любил подобные штучки. Врач приблизился к трупу, опустился перед ним на колени, подсунул руки под нижнюю челюсть мертвеца и повернул его голову, рассматривая ее под разными углами.
– Даже самого яркого света ламп недостаточно для действительно полного, исчерпывающего анализа подобного происшествия, – высказал он свое мнение. – Деций Цецилий, будь добр, принеси сюда эти лампы и расставь четыре из них вокруг его головы, дюймах
[40]
в трех-четырех от нее, не дальше.
Асклепиад поднялся на ноги и начал рыться в разбросанных бумагах. Я сделал, как он просил, и через минуту ученый нашел то, что искал. И вернулся к мертвецу, держа в руках нечто вроде плоской, сильно отполированной серебряной чаши. После этого он повернулся к небольшой группе ученых мужей, которые пялились на нас сквозь раскрытую дверь.
– Ификрат проводил исследования по использованию Архимедом параболических рефлекторов. Вогнутое зеркало обладает способностью концентрировать свет, который оно отражает. – Асклепиад повернул чашу открытым концом в сторону бедного Ификрата, и, конечно же, она отбросила сконцентрированный луч света на жуткую рану. Снаружи донесся ропот восхищения его философской мудростью.