Врата Мёртвого Дома - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Эриксон cтр.№ 141

— У него и возможности не будет, — пробормотал Сульмар. — Первые червяки поползут нам в уши ещё до заката. Дурной пир нас ждёт, помяните мои слова.

Сон приподнял бровь.

— Если лучше подбодрить перед боем ты не умеешь, мне жаль твоих солдат, Сульмар.

— Жалость — для победителей, Сон.

Одинокий рог протрубил свою печальную ноту.

— Ну, началось, — с заметным облегчением сказал Ченнед. — Будете погибать, господа, оставьте и мне кусочек земли.

Дукер смотрел вслед двум уходившим капитанам Седьмой. Этого напутствия он уже очень давно не слышал.

— Отец Ченнеда служил в Первых Мечах у Дассема, — объяснил Сон. — Так говорят, во всяком случае. Даже когда имена исчезают из официальной истории, прошлое показывает своё лицо, верно, дед?

Дукер был не в настроении обмениваться подначками.

— Пора мне снаряжение проверить, — сказал он и отвернулся.

Окончательная расстановка затянулась до полудня. Беженцы чуть было не взбунтовались, когда осознали, что основные силы собираются переправиться без них. Колтейн опять выказал верный расчёт — поставил в охрану беженцам клан Куницы. Эти воины теперь и вправду являли собой жуткое зрелище — шрамированные лица, чёрные татуировки, подпиленные зубы. Хотя всадники Куницы чуть не перегнули палку, бросая кровожадные насмешки в лица тем самым людям, которых поклялись защищать. Наконец относительный порядок был восстановлен, вопреки усилиям обезумевшего от страха Совета знати и неисчерпаемой способности аристократов составлять ноты протеста да письменные жалобы.

Когда основные силы выстроились, Колтейн дал команду выступать.

День выдался обжигающе жарким, от иссушенной земли стали вздыматься тучи пыли, как только трава поникла под копытами коней и сапогами солдат. Слова Сна по поводу пыли оказались печально пророческими. Дукер снова поднял оловянную поясную флягу к губам, чтобы вода хоть немного смочила губы и пересохшую глотку.

Слева от него шагал капрал Лист, лицо его покрывала белая корка, а шлем то и дело сползал на блестящий от пота лоб. Справа от историка маршировала та самая воительница — имени её Дукер не знал и не собирался спрашивать. Страх перед предстоящим растёкся по телу историка, словно зараза. Мысли его лихорадочно вертелись вокруг иррационального ужаса… перед знанием. Перед теми чёрточками, что напоминают нам о человечности. Сплетаясь с лицами, имена, словно две змеи, грозят самыми болезненными укусами. Я никогда не вернусь к Списку Павших, потому что теперь понимаю: безымянный солдат — это дар. Солдат поименованный — мёртвый, расплавленный воск — требует ответа у живых… ответа, который никто не может дать. Имена — не утешение, а требование ответить на безответное. Почему она умерла, а не он? Почему выжившие остаются забытыми — будто прокляты, — а мёртвых чтят и помнят? Почему мы цепляемся за то, что потеряли, и не ценим то, что ещё имеем?

Не называй имён павших, ибо они встали на наше место и будут стоять там — до самой нашей смерти. Пусть я умру бесславно и пусть погибну забытым и неизвестным. Лишь бы никто не мог сказать, что я вошёл в сонм мёртвых, чтобы укорять живых.

Река П’ата рассекала дно пересохшего озера, протянувшееся на две тысячи шагов с востока на запад и более четырёх тысяч — с севера на юг. Когда авангард добрался до восточной гряды и начал спускаться в долину, перед Дукером открылась панорама будущего поля битвы.

Камист Релой и его армия ждали малазанцев: широкая полоса ярко блестевшего под утренним солнцем железа; штандарты городов и племенные вымпелы безжизненно висели над морем островерхих шлемов. Ряды солдат дрожали и покачивались, словно под напором невидимого течения. Число врагов было ужасающим.

Река казалась тонкой, узкой полоской в шести сотнях шагов впереди, в русле виднелись валуны, а берега ощетинились колючими кустами. Торговая дорога вела к традиционному месту переправы, а на другой стороне сворачивала на запад к тому, что прежде было пологим склоном. Но сапёры Релоя не сидели без дела: они насыпали земляной вал, подрыли естественный склон с обеих сторон, так что образовался довольно крутой обрыв. К югу от озёрной котловины открывался запутанный лабиринт сухих русел сезонных речушек, батолитов, каменистых осыпей и выступов; на севере возвышалась зазубренная гряда холмов — они белели под солнцем, как кости. Камист Релой позаботился о том, чтобы оставался лишь один выход — на запад, где на вершине выстроились его отборные войска.

— Худов дух! — пробормотал капрал Лист. — Этот ублюдок восстановил Гэлорову гряду, и взгляните на юг, сэр… Видите столб дыма? Там был гарнизон, в Мельме.

Дукер прищурился и увидел кое-что другое, заметно ближе. На вершине нависавшего над юго-восточным краем озера утёса стояла крепость.

— Что это? — спросил он вслух.

— Монастырь, — ответил Лист. — Так написано на единственной карте, на которой он есть.

— Кого из Взошедших?

Лист пожал плечами.

— Наверное, одного из Семи Святых.

— Если там кто-то остался, сможет отлично полюбоваться всем происходящим.

Камист Релой расставил силы ниже и по флангам от своих элитных полков так, чтобы заблокировать северный и южный концы долины. На юге виднелись штандарты Силака, Халафа, Дебрала и знамёна титтанцев; на севере — Убарид. Любая из этих трёх армий заметно превосходила числом силы Колтейна. В рядах армии Апокалипсиса зародился рёв, подкреплённый ритмичными ударами оружием о щиты.

Морпехи шли к переправе в молчании. Грохот и крики катились на них, как волна. Седьмая не дрогнула.

О, нижние боги, что же будет?

Река П’ата представляла собой медленный поток тепловатой воды глубиной по щиколотку, в ширину — меньше дюжины шагов. Гальку и камни на дне покрывал слой водорослей. Валуны побольше испещрил белыми пятнами птичий помёт. В воздухе гудели насекомые. Прохладное дыхание реки исчезло, как только Дукер ступил на противоположный берег, раскалённый жар накрыл его, словно плащ.

Пот пропитал стёганый поддоспешник под его кольчугой; грязными ручейками он стекал в рукавицы, на ладони историка. Он покрепче взялся за ремень щита, а другую руку положил на рукоять меча. Во рту вдруг пересохло, но Дукер подавил желание немедленно отхлебнуть из фляги. Воздух полнился вонью солдат, за которыми он шёл, — запахами пота и страха. Было и другое чувство, будто странная меланхолия сопровождала наступление армии.

Дукер уже испытывал это чувство — много лет назад. Это не предчувствие поражения, не отчаяние. Грусть таилась глубже таких примитивных реакций, она казалась размеренной и более чем осознанной.

Мы идём, чтобы причаститься смерти. И в эти мгновения, прежде чем обнажатся клинки, прежде чем кровь напоит землю, а крики всколыхнут воздух, нас одолевает чувство тщеты. Не будь брони, мы бы все, наверное, плакали. Как иначе ответить на неминуемое обетование неисчислимых потерь?